После занятий я взял такси и поехал в город, где попросил высадить меня у больницы святого Михаила. Это было маленькое невысокое здание из кирпича, с тонированными стеклами и дорожками из прессованного бетона, которые вели к автоматически открывающимся дверям. В приемном покое стоял телевизор, и я увидел, что главной новостью в пятичасовом выпуске стало исчезновение Дэниела Хиггинса. Они даже показали графический рисунок — голову Дэна, нарисованную черными линиями, поверх которой стоял огромный красный вопросительный знак.

— …Теперь поиски продолжаются уже третий день, и у полиции все еще очень мало информации относительно местонахождения Дэниела Хиггинса, которого в последний раз видели…

Я спросил, могу ли я увидеть Корнелия Грейвса, и медсестра из приемного покоя — полная женщина средних лет с синими тенями на веках, которые очень подходили по цвету к ее свитеру из целлюлозного химволокна — велела мне подписать какую-то бумагу. Ручка оказалась прикреплена к концу цепочки. Потом она спросила меня, не учусь ли я в Абердине. Я ответил, что учусь.

— Вы знаете что-нибудь насчет пропавшего парня? — она разговаривала со мной и одновременно смотрела новости. Синтия Эндрюс стояла перед Гаррингер-холлом и с торжественным видом говорила в микрофон.

— Нет, — ответил я.

— Что-то похожее случилось десять лет назад, — сообщила медсестра. Ее голос звучал одновременно сочувственно и укоризненно. — Одна несчастная девушка ехала автостопом по трассе 128. Да, думаю, так. Спустя неделю ее нашли в поле. Ее явно… ну, вы понимаете… — она неопределенно пошевелила руками. Этот жест, вероятно, означал, что раз девушка мертва, то лучше не упоминать случившееся с ней вслух. — Примерно месяц спустя нашли мужчину, который это сделал. Конечно, он жил в Нью-Йорке. За несколько лет он убил еще пару человек. Думаю, что даже признался, где всех похоронил. Это вам урок, — она погрозила мне пальцем. — Городские дети, вроде вас, не думают, что с ними здесь может случиться что-то плохое. Но, знаешь ли, ужасные вещи все-таки бывают. Маленький город, большой город — разницы никакой.

«Знаю», — подумал я и ушел.

Корнелий выглядел так, словно сжался в мумию под грудой белых одеял. Из одной сморщенной руки торчала игла капельницы. Кислородные трубки выходили из носа, как корневища маленького высохшего дерева. У него была отдельная тихая палата, шторы оказались задернутыми. Пахло антисептическим средством и детской присыпкой. Это напомнило мне палату матери, в которой она умирала в раковом отделении. На медицинском оборудовании мерцали светодиоды, гудели и иногда пищали мониторы, все было серым или белым, холодным и стерильным.