Все остальное было яростью.
Чистой яростью, без «до» и «после», без развития и эволюции, яростью такой силы, которой никогда не ведало ни одно человеческое существо. Она не думала, что за этой яростью может быть разум или воля — просто Зигзаг был
Элиса никогда не видела и не представляла себе ничего подобного — разве что в страшных снах, где зло и страх могли воплощаться и обретать форму. Форму
Что до его ужасного вида, Элиса знала, что он вызван той же причиной, по которой в море появились дыры и покрылась лепрой женщина из Иерусалима. Смещение материи уродовало его, выдирая куски лица, стирая зрачки с глазных белков и ампутируя одну из рук и часть туловища, так что казалось, что его искусал и выплюнул какой-то хищник. Его поза с разведенными и слегка согнутыми руками и ногами, несомненно, повторяла положение, в котором он упал на камни после того, как его толкнул Рик.
Однако, глядя на него и чувствуя, что она сойдет с ума, если не отведет глаза, она поняла еще и другое.
Она подумала о Викторе, о его жутких страданиях, когда он обнаружил девочку, в которую тогда был влюблен (его детскую любовь), в объятиях своего лучшего друга; обо всем, что за доли секунды пронеслось в мальчишеской душе до того, как его разум провалился в бессознательное состояние после удара: злость, сексуальное желание, жажда мести, садизм, бессилие при виде того, как мир впервые рушится вокруг тебя…
Она поняла, что, если убрать весь этот ужас, Зигзаг останется тем,
Зигзаг был одиннадцатилетним ребенком.