— Да, в нашем доме это отныне рассматривается как особо тяжкое преступление. И у меня есть агентура. По их сведениям, он закон не нарушает. И вообще увлекся лакроссом.

— Я смотрел специальный репортаж об аресте Мишель Кеплер и убийствах.

— По Дабл-ю-кей-эс-пи?[38] Да, был такой.

— Показали каких-то копов из Милуоки. Сказали, что именно они ее взяли. О тебе не упомянули ни словом. Даже фамилия не прозвучала.

— А я в аресте и не участвовала. Была выходная в тот день.

— Сама так решила?

Утвердительный кивок.

— И они даже не проинтервьюировали тебя? Я имею в виду репортеров.

— А к чему мне себя выпячивать? — Бринн вдруг смутилась — лицо зарделось, словно у школьницы, в одиночестве пришедшей на танцы. Ей почему-то вспомнилось, как она впервые остановила на шоссе машину. Нервничала так, что вернулась к своему патрульному автомобилю, забыв отдать нарушителю его копию штрафной квитанции. Тому пришлось вежливо окликнуть ее и напомнить об этом.

Она нервничала и весь прошлый вечер, когда мать принялась рассказывать, что «совершенно случайно» столкнулась с Грэмом… Бринн пришлось ее оборвать:

— Брось, мам! Что ты затеяла? Кампанию, чтобы опять свести нас?

— Да, черт возьми, и собираюсь эту кампанию выиграть!

— Это не так легко. Все очень запуталось.

— А когда с тобой было легко? С твоими братом и сестрой — без проблем. Но не с тобой.

— Ладно, я действительно подумывала с ним повидаться.

— Завтра же!

— Я еще не готова.

— А я говорю: завтра же!

В дверь мастерской заглянул рабочий и задал Грэму вопрос. Тот ответил по-испански. Единственное слово, которое Бринн поняла, было «посередине».

Потом он повернулся к ней, но ничего не сказал.