– Быстро переодевайтесь и на кухню – пить чай с малиной, если не хотите разболеться… Да, вы – закаленный спортсмен, и все такое, но если вы останетесь в чем есть, то через пять минут начнете клацать зубами, к утру потечет из носа – вам оно надо? А мне? И вообще…

Старушка замолчала внезапно, словно хотела что-то добавить. Но не стала – или постеснялась, или не захотела.

– Что – вообще?

– Лучше семь раз покрыться потом, чем один раз инеем. Переодевайтесь. Я пошла чайник ставить.

Корсар спорить не стал: переоделся; как ни странно, все оказалось впору, а он сам вдруг почувствовал себя героем какой-то киношной истории года эдак пятьдесят первого; и тревожило только одно: вот настанет утро, а он не помнит – где он конкретно работает… И с опозданиями тогда еще было строго. А с тунеядцами – еще строже.

Через десять минут Корсар уже сидел на обширной кухне – да и потолки под четыре метра сейчас редко встретишь, оттого кухня казалась еще просторнее. Чай с мятой, мед, малиновое варенье, крепкая наливка – Екатерина Владиславовна настояла, чтобы Корсар одну за другой выпил две мензурки сразу; он выпил, переждал огненную волну, прокатившуюся до самых кончиков пальцев, выдохнул:

– «Палинка»?[59]

– Обижаете, мужчина, – не повела бровью старушка, добавила: – Чистый спирт. – И тут же, недолго думая, и сама «причастилась».

Дима тряхнул головой, словно освобождаясь от наваждения. Сухая одежда, теплое жилище, свежий ветерок из-за штор после отгремевшей яростной летней грозы… И сейчас все случившееся на дороге – шелест бегущего по бензиновой луже огня, оранжевый всполох взрыва, скрежет раздираемого в клочья метала, смех-клекот… существа… все это казалось бредом, игрой воспаленного воображения, страхами школьника, начитавшегося к ночи современных сказок про вампиров и прочую нечисть…

«Эта ночь для меня – вне закона…» – вспомнились Корсару строки поэта. Но эти его строки мгновенно затопила иная мелодия – затаенная, горькая, как осенние костры желтых листьев, и родная, как исконная русская тоска – по жизни? По смерти? По бессмертию? Кто скажет… «Не жалею, не зову, не плачу – все пройдет, как с белых яблонь дым…»

И Корсару пусть на мгновение, но показалось – что он сидел уже в этой огромной кухне – и вовсе не в пятидесятых, а году эдак в шестнадцатом, и шла германская война, которую сначала патриотично называли Великой Отечественной, а потом и забыли, как забыли – и лишь недавно вспомнили погибший на полях Франции сорокатысячный русский корпус… И – авиаторов, что дрались под тем же теплым и до рези синим и глубоким небом – за Россию…