Ну и ладушки. Будем уходить тихо и мирно, но весело. Нужно только пугнуть этих пожарных длинной такой автоматной очередью, чтобы отъехали покамест, ОМОН вызвали, что ли, или еще кого посноровистей, кто как раз специализируется по автоматчикам, пулеметчикам и прочему вооруженному ширпотребом элементу… А они, пожарные, покамест за территорией объекта помаячат. В аккурат до взрыва «второй очереди». Так сорок минуток незаметно и протекут. Или пятьдесят с хвостиком.

Слава богу, не в Голливуде живем! И не в Швейцарии, слава богу! Нам их хронометры ручной работы нужны, как коту – собачий ошейник. Слава богу – на Руси живем, часов не наблюдаем, да что часов – века мимо летят, тысячелетия, и так нас гнут, и этак, а мы всё – есть как есть! И – к чему это приписать? Правильно. К силе духа. Или остроте ума. Или… Не, больше не к чему. Сила духа с остротой ума – в самый раз. И нам приятно, и врагам смешно. Весело. Мы любим, когда весело! Пусть веселятся! Как у Сираха? «Веселись, юноша, во дни юности твоей, ибо в Аду нельзя найти утех». Или это Экклезиаст молвил? Академик Волин сказал бы точно. Возможно, он даже знал обоих. В разное, понятно, время, но… У него теперь не спросишь. Такие дела.

Глава 43

Глава 43

Корсар неторопливо, медленно, усталый и вялый, спустился из окна первого этажа, довольно высокого; можно было бы, конечно, лихо прыгнуть, но лихости совсем не хотелось. Поэтому он просто перекинул усталое тело через подоконник, завис на руках, достал носками кроссовок земли… И только было отпустил руки и укоренился на твердом грунте, как этот самый грунт отчего-то вздыбился, полетел навстречу, и Корсар с силой впечатался лицом в его черную бесконечность.

Да. Исчезло все. Мысли, чувства, желания. Не было ни боли, ни гнева, ни сожаления. И ангелов не было тоже: ни тьмы, ни света. Космос. Пустой, безликий, равнодушный, без единой звездочки, без единого солнца, без единой черной дыры… Да. Пустой, бездушный и бесконечный. Наверное, холодный. Даже не холодный: обжигающе ледяной – для живых или теплокровных. А он, Корсар, не чувствовал ничего. Ни боли, ни холода, ни страха, ни сожаления, ни раскаяния. Мрак. Только мрак. Или – морок.

Потом возникла тупая боль в затылке. Она усиливалась, пульсируя, пока не сделалась острой… Потом холодная струя воды захлестнула лицо, голову; содранная кожа на затылке засаднила, ожигая резкой горячей болью. Корсар, не открывая глаз, прислушался: вокруг он не слышал, чуял какой-то гомон, похожий на предвкушение…

– Хватит отлеживаться, Митюха, вставай. Помирать пора!