Она собиралась вернуться за столик после одного-единственного танца. Но вот несущуюся из динамиков мелодию сменила другая, потом третья, четвертая, пятая… а они все танцевали. Их бедра соприкасались, тела льнули друг к другу, он прижимал ее к себе и снова отпускал.

— Меня зовут Майкл, — сказал он ей по-грузински.

Затуманенный взор Иремы на мгновение прояснился, она широко распахнула глаза.

— Надо же… как моего отца!

— Но я-то не твой отец, — заметил он.

— О боже, это уж точно, — со смехом отвечала она, запыхавшаяся, порозовевшая от стремительных движений.

Она назвала ему свое имя, и Корнадоро уверил девушку, что оно очень ей подходит, что она и в самом деле грациозна и изящна, как олень, в честь которого названа.[53]

Ирема рассмеялась, положила руки ему на плечи, и они снова закружились в танце. Тонкие пальцы дрожали от переполнявших ее душу чувств. Ирема унаследовала от своей матери хрупкие, изысканные черты лица и нежную фарфоровую кожу. Она точно источала манящую, притягательную свежесть. Блестящие пряди длинных черных волос, стянутых в хвост на затылке, взлетали в воздух, обвивались вокруг ее шеи и груди при каждом повороте.

Корнадоро было нетрудно убедить Ирему, что она ему нравится, — она действительно ему нравилась, как, собственно, почти все женщины: их животный запах заставлял кипеть его кровь, пробуждал ненасытную алчность, зуд, который, как ни старайся, невозможно было утолить. Он просто-напросто нуждался в том, что находилось у них между ног. Камилла Мюльманн была потрясающей любовницей, но она требовала от него почти непосильной жертвы — соблюдения моногамии. Конечно, на самом деле Корнадоро никогда не соблюдал это условие. Он попытался было вначале, — но быстро сдался. С кем он изменил ей в первый раз? Может быть, с той распутной тайской девицей? Она еще оказалась на пять лет моложе, чем он предполагал… Или со старшеклассницей-американкой с пепельно-русыми кудрями? Возможно… Он не помнил точно. Главное, с того дня он перестал и пытаться хранить верность, все с большим совершенством и изощренностью обманывая Камиллу, чтобы остаться в ее постели. Это было непросто, учитывая, что Камилла, как правило, за милю чуяла вранье, — настоящий детектор лжи в человеческом обличье. А он не хотел терять выигрышное и в личном, и в политическом плане положение.

Камилла была великолепна, спору нет, но проблема заключалась в том, что она была уже немолода, а Корнадоро жаждал свежей плоти с ее юной, соблазнительной неискушенностью. И вот перед ним была Ирема. К тому же Корнадоро не нравился Картли, а потому мысль о том, как он совратит его дочь, вызывала сладостное содрогание, заставляя его облизывать губы в предвкушении.