— А теперь, Жозефа, — твердо произнесла я, — твоя работа здесь ненадолго закончена.

— Мадам, я могу…

— Мы уже обо всем договорились, Жозефа. Если сейчас нас поймают, будет лучше, если никто не узнает о твоем соучастии.

— Но, мадам…

Я отрицательно покачала головой. Жозефа поднесла к губам маленькую бутылочку зеленого стекла, которую дала ей Маргарита. Это было снотворное, в использовании которого меня обвинят впоследствии. Маргарита обещала, что оно не причинит девушке никакого вреда.

Яркие глаза Жозефы затуманились. Я поцеловала ее и подвела к ее кровати в кухне моей кельи, где уложила на тюфяк. Она уже спала. Убирая волосы у нее со лба, я почти завидовала ей. Ей не придется стать свидетелем того, что собиралась сделать я.

Я подошла к дренажной трубе на краю своего дворика и потянула за веревку, вытаскивая плоскую бутылку бренди, которую принесла мне из аптеки Маргарита. Вернувшись к себе в комнату, я принялась поливать мертвую женщину коричневой жидкостью.

Она употребляла алкоголь в своей недолгой жизни?

На лице ее не дрогнула ни одна черточка, когда пары алкоголя достигли его. На голову ей я положила тряпку, пропитанную бренди.

А потом сказала:

— Прости меня.

Поджигая бумагу у индианки на груди, я отвернулась, но недостаточно быстро, чтобы не заметить, как языки пламени охватили ее тело, как будто она принялась исполнять какой-то гротескный танец на спине. Кости ее затрещали, словно возвращаясь к жизни. Сорочка девушки сгорела очень быстро, обнажая аккуратную черную стежку, которой Санто зашивал разрез, сделанный в попытке спасти ее от инфекции, вызванной разлагающимся тельцем ребенка внутри нее. А потом вспыхнули и черные нитки шва.

Я подбежала к двери, стремясь как можно скорее покинуть место преступления. Но усилием воли я заставила себя остановиться, положив руку на дверной косяк. Мне нужно было дождаться, пока она не обгорит так, что ее будет невозможно опознать. А пока я должна сделать еще кое-что. Я вынула из шкафчика свой свернутый в трубочку автопортрет, написанный с помощью крохотного зеркальца, одолженного у Рафаэлы. Я укрепила его на четырех заранее приготовленных деревянных палочках и установила в самом дальнем углу hornacina второй, пустой комнаты, где пламя не доберется до него, поскольку здесь гореть было нечему. Я взглянула на свое нарисованное лицо, освещенное отблесками свечей. Жозефа только ахнула, увидев автопортрет:

— Мадам, это вы до последней черточки. Совсем как живая!

Портрет и запах гари напомнили мне о Сесилии Корнаро.