— Как в кино? В жизни все проще.

— Будь я на их месте… Вот он! — Майкл едва удержался от возгласа.

В сумеречном круге ночного бинокля Пидкоблученко напоминал ожившую гипсовую скульптуру. Держась за сваи, к которым были прибиты автомобильные покрышки, он добрался до проложенного вдоль пирса трубопровода и сполз вниз, скрывшись из поля зрения.

— Спустился к воде, — пробормотал Майкл.

— Что? Ты его видишь?

— Уже нет. Наверное, у них там лодка.

— Далась тебе эта лодка! — Дилайла забрала у него бинокль. — Почему не тайник?

На сей раз ожидание не затянулось. «Объект», как называла Пидкоблученко Брейтуэйт, докладывая о каждом его шаге по рации, вылез на причал и, усевшись на кнехт, принялся вытягивать из ковша невидимую веревку. Вскоре в его руках оказался цилиндрический предмет с ручкой, как у канистры для бензина. Тщательно обтерев добытую емкость со всех сторон, полуночный рыбак взялся за другую, выуженную тем же путем.

— Фунтов на двадцать, — определила на глаз Дилайла.

— Значит, все же тайник?

— Или водолазы.

— Наверняка водолазы, — Майкл приник к биноклю. — Он уходит. Пойдем к машине?

Дилайла не успела ответить, как мглу пронзили дымные струи прожекторов. Визжа сиренами и полыхая разноцветными мигалками, на причал с двух сторон ворвались рычащие черно-желтые лимузины.

Пидкоблученко заметался, как заяц, под фарами, но, выскакивая на ходу, полицейские отрезали пути к бегству. Со стороны моря, разрывая ночь огнями и воем, летел, вздымая буруны, катер с пулеметами на носу.

В ответ на недоуменный взгляд Кузнецова Дилайла только пожала плечами.

Отшвырнув добычу, Пидкоблученко кинулся к сваям. Едва ли он надеялся спрятаться под причалом, да и прыжок в воду не обещал ничего хорошего: катер, сбросив обороты, уже вплывал в ковш. Но перспектива провести лучшую часть жизни в тюрьме тоже не улыбалась вольнолюбивому одесситу. Замерев на самом краю, словно перед прыжком с вышки, он обреченно махнул рукой и попятился. Глянув через плечо, зажмурился и медленно повернулся, закрываясь руками от всепроникающего сияния. Время остановило свой ход.

Не видя нацеленных револьверов, не слыша орущего мегафона, не чувствуя притяжения Земли, он плавно рванулся в сторону и почти на лету выхватил пистолет.

Пуля достала его в прыжке. И вновь завертелись зубчатые колесики вселенского механизма. И тот несказанный свет, что открывается бестелесной душе в последнем полете, поглотил изначальный хаос. На пыльных, замусоренных плитах причала, как на сцене в скрещении софитов, в муках и корчах отделялась от тела, обретшего тяжесть, грешная эта душа.