И предчувствие не обмануло.

— Александр Николаевич. Только что-то вас внесли в особый невыездной список. Вы понимаете?..

Чего понимать. В поезде, в аэропорту, на причале его не только должны были развернуть с позором, как злостного должника, развернуть к ближайшему филиалу Сбербанка. Его полагалось задержать. Спасибо, Маша. Все ясно.

— Маша, — с улыбкой сказал Костылев, — я понимаю. Но главное — помню.

— О чем? — растерянно сказала Маша.

— В старинной Европе было два апрельских Дня дурака: первое апреля — это мы все знаем, и тридцатое — это знают не все. А в некоторых странах была особая традиция — все апрельские дни считались дурацкими и можно было обманывать друг дружку с первого по тридцатое. Похоже, древняя традиция не умерла.

— А что вы сделаете с шутником, когда узнаете, кто он? — спросила Маша.

— Обману, — просто ответил Костылев. — Что еще с ним можно сделать?

Закончил разговор, попрощался с Машей. Теперь бы понять, сколько у него времени. Выйти из здания Государственной Думы он сможет через пять минут. Проблема в том, что оно недостаточно изучено. Нет, изучено, конечно. Но он знает его хуже, чем те, кому могут отдать приказ… Схватят в дверях — не ускользнет, не отобьется.

Опять дрыгнул телефон. А он думал, что сунул его в карман. Отключить?

Но взглянув, кто звонил, понял: ради такого разговора можно изменить все планы.

— Александр? — спросил Столбов.

— Да, я, Михаил Викторович, — ответил Костылев. — Это про…

— Не надо. Не отвлекай. Говорим последний раз. Совет дам. Слушай.

— Слушаю, — ответил Костылев. Сам думал: что бы ответить, как бы перевести монолог в диалог, как бы заинтересовать президента?

— Смертную казнь ты восстановить не успел. Я тоже ради тебя не буду. Тем более, жизнь тебя ждет нелегкая. Так вот, совет. Ты не пытайся суд охмурить, не траться на адвокатов: мол, я такого не приказывал, не заказывал, была инициатива покойника… Тебе выгодно получить по полной, чтоб до последнего дня париться в одиночке. На обычную строгую зону тебе попадать не советую.

— Почему, Михаил Викторович? — чуть ли не шепотом спросил Костылев, придавленный голосом президента.

— А потому, что обычные отморозки на «строгаче», узнав, что ты заказал беременную женщину в роддоме, поступят с тобой так, как ни один суд в мире не приговорит. Я их пойму.

«Михаил Викторович…» — не сказал, попытался сказать Костылев. Не смог. Будто раскрытым ртом попал под струю брандспойта.

— Решай сам. Всё!