— Я был у тебя дома, — настаивал он. — В тупике Жан-Жорес, в Пантене, помнишь? Нашел твои УЗИ, медицинские заключения, записи врача. Но ничего о родах. Даже свидетельств о рождении не оказалось. Что же все-таки произошло?

Ни слова. Ни движения.

— Ответь мне! — Он повысил голос. — Как мой брат выжил?

Францишка Кубела не шелохнулась, будто окаменев в своей толстой дутой куртке. Одни только пальцы по временам двигались, поднося сигарету к губам, и тогда женщина торопливо затягивалась.

— Расскажи мне, мама. Прошу тебя…

Но полька замерла, уставившись прямо перед собой застывшим взглядом. Он с запозданием осознал, что ведет себя непрофессионально. Он говорил с ней не как здравомыслящий психиатр, а как возмущенный сын. Пытался силой вломиться в ее мозг, даже не постучавшись и не представившись. Никак не объяснил, где пропадал целый год. И ничего не сказал о причинах, заставивших его так настойчиво расспрашивать ее о прошлом.

— Расскажи мне, мама, — повторил он уже поспокойнее. — Я родился в одной из больниц в Пантене восемнадцатого ноября семьдесят первого года. Я был не один. Но ты отказалась воспитывать моего брата. Он вырос где-то далеко от нас и наверняка страдал от одиночества, оттого, что его бросили… Где он сейчас? Мне надо с ним поговорить.

Подул ветер, и вонь ударила ему в нос. Холод и теплые лучи лишь усиливали этот мерзкий запах. Францишка прела на солнце.

— Мой брат вернулся, — прошептал он, едва не касаясь губами ее жирных волос. — Он мстит мне. Мстит нам. Убивает бродяг и старается свалить вину на меня. Он…

Кубела замолчал. Шизофреничка не слушала его. Или не понимала. Все тот же застывший взгляд. Все те же затяжки украдкой. Нет, от нее он ничего не добьется.

Он поднялся, но тут же замер. В его руку впились чьи-то пальцы. Он опустил глаза. Францишка бросила свою зажигалку. Ее рука, словно ледяные тиски, вцепилась в его рукав. Кубела перехватил скрюченную кисть. Он оторвал ее от себя, будто разложившуюся руку мертвеца.

Теперь она смеялась. На нее напал приступ дикого хохота, едва слышного, но неудержимого, отдававшегося свистом в ее дряблых щеках.

— Что тут смешного?

Она все еще смеялась, затем вдруг остановилась, чтобы припасть к сигарете, словно к кислородной маске.

— Ты объяснишь мне, в чем дело?

— Брат-близнец родился, — сказала она наконец. — Вместе с тобой. Только он умер! Его убили три месяца раньше. Длинной, длинной, длинной иголка… Psia krew! — Она снова судорожно схватилась за живот. — Я носила мертвый дьявол в своем животе… Он гнил, отравлял мои воды… Отравлял тебя…