— Нет. Заведую небольшим отделением в психиатрической клинике под Ла-Рошелью. — Он пожал плечами. — Придумали мне занятие на старости лет! Лечу таких же хроников, как я сам!

Кубела поднес стаканчик к губам, не сводя глаз с Туанена. Ему чудилось, будто перед ним — спутниковый снимок Земли. Возвышенности, реки, разломы — здесь было все, начертанное на коже и повествующее о генезисе жизни, о ее тектонических сдвигах, вулканических извержениях и ледниковых периодах.

— Чем я могу тебе помочь?

Этот внезапный переход на «ты» удивил его, но не задел. В конце концов, этот человек почти присутствовал при его рождении.

— Я веду расследование о первых днях моей жизни. Хочу точно знать, при каких обстоятельствах я появился на свет.

— Ну ясное дело. Твои родители тебе ничего не рассказывали?

Он не стал вдаваться в подробности.

— Отец умер. Ну а мать…

Туанен кивнул, вглядываясь в свой кофе, и заговорил:

— Я наблюдал ее после твоего рождения. В то время я руководил диспансером здесь, в Пантене. То, что сейчас принято называть социальным лечебным центром. Твоя мать страдала серьезным психическим расстройством. Да ты и сам знаешь. После родов мы с твоим отцом подали заявление о принудительной госпитализации. Ты ведь знаешь, что это значит?

— Я психиатр.

Старик улыбнулся и приподнял стаканчик, словно хотел сказать: «Будем здоровы». Его лицо было отмечено налетом цинизма, почти жестокости человека, утратившего последние иллюзии, но очень светлые глаза придавали ему какую-то светлую невозмутимость. Словно озерца в горных расщелинах.

— А твоя мать все еще жива?

— Жива. Но ее душевное здоровье не улучшилось. Она уверена, что во время ее беременности проводилась редукция эмбриона. Что мой брат-близнец был убит в ее утробе.

Старик приподнял бровь:

— А ты так не думаешь?

— Нет.

— Почему?

— У меня есть доказательства, что мой брат жив.

— Какие доказательства?