С другой стороны, я понимал ее реакцию.

— Вас убили, и, прежде чем покинуть этот мир, вы бы хотели убедиться, что справедливость восторжествовала.

Она кивнула, но тут же покачала головой, как бы говоря: «Да, но это еще не все».

С усопшими я знаком гораздо больше, чем мне бы того хотелось, и по личному — причем немалому — опыту общения с ними могу вам сказать, что призраки мертвецов, которые задержались в этом мире, не говорят. Почему — не знаю. Даже если они умерли насильственной смертью и очень хотят, чтобы убийцы понесли заслуженное наказание, они не могут сообщить мне критически важную информацию ни по телефону, ни при непосредственном общении. Не могут они посылать сообщения по Интернету. Возможно, причина в том, что они, имея такую возможность, узнали некие подробности о смерти и о потустороннем мире, которые нам, живым, знать не полагается.

В любом случае, общение с мертвыми иной раз раздражает даже больше, чем общение с живыми, что удивительно, если учесть, что Департаментом транспортных средств руководит живой человек.

Не отбрасывая тени в последних прямых лучах заходящего солнца, жеребец стоял с поднятой головой, гордый, как любой патриот при виде обожаемого флага. Но ему флагом служили только золотистые волосы наездницы. В этом месте он пастись больше не мог, нагуливал аппетит для Елисейских Полей.

Вновь приблизившись ко мне, блондинка так пристально всмотрелась в меня, что я почувствовал ее отчаяние. Руками она изобразила люльку и начала покачивать ее из стороны в сторону.

— Младенец? — спросил я.

Да.

— Ваш младенец?

Она кивнула, но тут же покачала головой.

Нахмурившись, кусая нижнюю губу, женщина замялась, прежде чем вытянуть перед собой одну руку, ладонью вниз. От земли ладонь отделяли примерно четыре с половиной фута.

Привыкший разгадывать шарады мертвых, я предположил, что она говорит о нынешнем росте младенца, которого она в свое время родила, уже ребенка девяти или десяти лет.

— Он уже не младенец. Ваш ребенок.

Она энергично кивнула.

— Ваш ребенок по-прежнему жив?

Да.