Крики доктора Мой я услышал задолго до того, как увидел ее. Зачем служанке понадобилось, чтобы я застал ее госпожу в разгар утреннего приступа раздражения? Может, таким образом она давала мне понять, кто здесь главный? К моему удивлению, Мой ругалась не на своем родном теочью и не на тайском, а на английском пансиона благородных девиц.

— Пролила, мерзавка, какао на мой любимый чеонгсам, — подвывала она слегка истерично, не видя меня. — Сколько жизни ты мне еще испортишь до того, как окончательно убьешь?

Я машинально повернулся, чтобы рассмотреть выражение на лице служанки, — никакого. Мой сидела в шезлонге, без бюстгальтера, в большой черной майке, которой могла бы спокойно прикрыть чресла, если бы захотела. Но, даже увидев меня, не сделала усилия — продолжала дуться, выставив промежность на всеобщее обозрение. Затем поморщилась и подтянула майку.

— А он какого черта здесь делает?

Вместо ответа служанка вернулась с серебряным подносом, на котором было, видимо, то, что служило завтраком Мой: горсточка таблеток разного размера и цвета и маленький медицинский пузырек с пипеткой. Я решил, что пипетка и есть звезда шоу: Мой осторожно сжала резиновый колпачок, сунула пипетку в пузырек, позволила резине расправиться и некоторое время изучала содержимое стеклянной трубки. Оставшись довольна, она запрокинула голову и вылила прозрачную жидкость в рот. Затем проглотила таблетки. Что бы там ни было в пипетке, снадобье подействовало довольно быстро. Разбитая на кусочки личность Мой начала обретать целостность. Она встала и расправила майку так, что та прикрыла ее бедра до середины. Совершилось чудо — к ней вернулось изящество, и она протянула мне руку для поцелуя.

— Какой замечательный сюрприз, — проговорила она бесстрастно. — Не угодно ли сесть?

Я опустился в кресло на краю балкона у ограждения прямо у реки, на которой в этот час не прекращалась веселая суета: буксиры выводили на фарватер корейский контейнеровоз, с ревом промчались две змееголовые лодки с автобусными моторами на шлюпбалках, женщины в соломенных шляпах, каждая в своем сампане, везли овощи, рыбу, фрукты — все, что могли продать. Я немного удивился, заметив голых визжащих мальчишек из бидонвилля. Они с упорством, присущим только очень юным, фанатично, раз за разом ныряли в реку с принадлежащего Мой причала.

Хозяйка щурилась на безжалостный свет. К ней внезапно вернулась светскость, и она не спрашивала, зачем я пришел.

— Я ездил в Гонконг повидаться с вашим бывшим мужем Джонни Нь.

Выдавая информацию на-гора, я не сводил глаз со служанки. Надеялся, что при упоминании этого имени та хотя бы на секунду прервет уборку. Не тут-то было. Мой, напротив, закрыла ладонью рот, а когда оторвала руку от губ, я не сумел понять выражение ее лица: но не потому, что не было никакого выражения, а потому, что оно показалось мне слишком сложным и не поддающимся объяснению. Удивление? Волнение? Пустое любопытство? Злость? Все вместе вперемешку с предвкушением чего-то приятного? Но никакого страха.