Как он прожил с ней десять лет? Притом что их разделяли десять тысяч километров? И этот долгий путь окончился тупиком.

В нем разгоралась злость, словно огонек в ночи. Чтобы не дать ему угаснуть, Пассан принялся вспоминать раздражавшие его привычки Наоко. Например, она могла пить чай в любое время суток. И наливала чашку до краев. Тоннами скупала косметику — баночки и тюбики загромождали в ванной все полки, как бы огораживая пространство, принадлежавшее только ей и больше никому. Обожала дарить другим всякие мелочи, что, на его взгляд, говорило не о щедрости, а о скупости. Часами лежала в ванне. Не успев прийти с работы домой, мчалась полоскать горло. А акцент? Иногда он его просто бесил. А ее манера каждую фразу начинать со слова «нет»? Или переходить на английский, если французских слов не хватало. Но главное — ее глаза. Черные, миндалевидные, непроницаемые. Глаза, которые все впитывали и ничего не выражали.

Со временем Наоко превратилась для него в какой-то вирус, в проказу, пожиравшую сложившийся у него чистый образ идеальной Японии. Он сжал кулаки и смежил веки, пытаясь представить, как Наоко заживо горит, охваченная яростным пламенем его гнева.

Но ничего не получилось.

Вместо этого он подумал о том, как прекрасно они ладили. Пассану нравилось отношение Наоко к любви. Никаких бурных излияний чувств, никаких «я тебя люблю» через слово (японцы вообще не употребляют это выражение), никаких «нет, ты первый вешай трубку» и прочей пошлятины, всегда вызывавшей у него тошноту.

Жан Кокто стащил у Пьера Реверди одно высказывание, которое вставил в диалог героев в знаменитом фильме Робера Брессона: «Любви нет. Есть лишь доказательства любви».[31] Реплика пошла гулять по миру, обретя значимость универсальной максимы. Пассан, со своей стороны, всегда сознавал, что в ней скрыта глубокая правда: в любви важны только поступки. Слова не стоят ничего.

Но Наоко говорила так мало, что каждое ее слово весило не меньше поступка. Когда она среди ночи шепнула ему, раз или два, не больше, со своим колдовским акцентом: «Я тебя люблю», ему показалось, что он стоит под звездным небом посреди пустыни и смотрит в колодец, на дне которого плещется вода.

Всего три коротких слова, наполнивших его жизнь смыслом…

72

72

— Гийар дал признательные показания.

— Как это?

— В письменном виде. Прислал мне свою исповедь.

Иво Кальвини встретил Пассана у ворот. Его впалые глаза горели привычным лихорадочным блеском, но одежда — он вышел в ярко-синем спортивном костюме и белоснежных кроссовках — придавала ему непривычный, едва ли не комичный вид. Удивил Пассана и дом, в котором жил прокурор, — непритязательное сооружение из песчаника, похожее на шахтерские домишки и расположенное в самом центре Сен-Дени. Кальвини, производивший впечатление высоколобого и спесивого зануды, оказался скромным обитателем рабочего пригорода.