— По крайней мере Лео не пострадал. — Дикон лихорадочно искала нужные слова, что могли бы его утешить.

— Больше в результате везения. Не думаю, что Браманте волновало, пострадает Фальконе или нет. В основном он стремился довести полицию до белого каления, чтобы добиться желаемого для себя результата, когда все его подвиги — если мне будет позволено назвать их подобным словом — будут завершены. — Старик покачал головой. — Всем теперь известно, что он очень старался довести моего сына до того, чтобы тот возжаждал его смерти. Пробрался ночью в квестуру. Взял в заложники Лео. Похитил эту бедную женщину, офицера полиции.

— Оба сущие безумцы — и Тернхаус, и Браманте.

— Он, наверное, да. Был. Если считать одновременное стремление к убийству и самоубийству безумием. Но тут я не совсем уверен… Сам-то он, я полагаю, считал себя совершенно нормальным, как все остальные. Что же касается этой женщины… нет, пожалуй. Она просто желала причинить как можно больше страданий и боли человеку, который, по ее мнению, так гнусно с ней обошелся. В конце концов, Тернхаус вполне могла предотвратить преступления, вместо того чтобы становиться соучастницей убийств. И она, несомненно, отлично понимала, что если воспитывать ребенка должным образом, этот несчастный будет готов сделать все, что тебе угодно. Что угодно. Даже убить собственного отца. Вы спрашиваете, почему Алессио всему этому верил. Потому что ему была доступна только одна версия событий. Версия Тернхаус.

— Но она же ошиблась, Артуро, — заметила Эмили. — В конечном итоге она здорово просчиталась. Алессио не сделал того, что она требовала.

— Это так. Тем не менее вот что я вам скажу. Я был хорошим полицейским в течение многих лет, а вот несчастным, неудачливым комиссаром — только раз. Примите во внимание все детали дела. Джудит Тернхаус не просто хотела, чтобы Алессио застрелил отца. Она хотела, чтобы Джорджио понял три вещи, до того как он умрет: его сын жив, именно он принесет ему смерть, это она украла у него сына — и как ребенка, и как мужчину. Может быть, она обращалась с ним точно так же, как обращался с ней Джорджио. Нужно ли продолжать?

— Однако… — Эмили хотела возразить, но обнаружила, что не находит нужных слов.

— Мы называем это безумием, потому что боимся посмотреть прямо, выяснить, что это такое на самом деле. А это извращение, чудовищное искажение естественных чувств, которое все мы обычно стараемся и надеемся в себе подавить. Ненависть и мстительность. Из-за того, что она потеряла, из-за того, что была отвергнута, Джудит превратилась в одержимую навязчивой идеей, зациклилась только на своей одержимости. Но безумицей Тернхаус не была. Нам не следует так считать для собственного успокоения.