Бук был слишком пьян, чтобы верно судить о происходящем, но все же отметил для себя, что Эрлинг Краббе не злорадствует, видя его в таком ужасном состоянии.

На дверце холодильника висели фотографии. Очаровательная азиатка с двумя детьми. Похожа на тайку.

Держа в руке стакан молока, Бук разглядывал снимки.

— Мы тоже об этом думали. Мы с женой.

— О чем думали? — спросил Краббе, аккуратно нарезая кофейный пирог.

— Взять няню.

— Это моя жена, — сказал Краббе.

Бук стал жадно пить молоко, проклиная себя за то, что не может рта раскрыть без того, чтобы не ляпнуть какую-нибудь глупость. Потом молча сел на стул.

— Могу я поинтересоваться, — сказал Краббе, — что вас привело ко мне?

Бук посмотрел на него и съел кусочек сыра.

— Вы уж извините, если я смутил вас, — добавил Краббе.

Он был в футболке и пижамных штанах, на лице очки в толстой оправе. Очевидно, днем он обычно носил линзы, догадался Бук. Лидер Народной партии был совсем не похож на себя. Здесь, в домашней обстановке, он казался гораздо мягче и человечнее и мало напоминал того жесткого холодного политика, каким все его привыкли видеть.

Краббе захрустел огурцом, налил себе морковного сока. Бук уставился на оранжевую жидкость, как будто это был яд.

— Просто мне стало интересно, зачем вы ко мне приходили, — произнес он. — Вот и все.

— Просто так.

— Непохоже, что просто так.

— Бук, мне очень жаль. Я не имею ничего лично против вас…

— Ну уж нет! Послушайте, Краббе. Я полностью доверял премьер-министру. Потом являетесь вы… — Он погрозил толстым пальцем. — Я требую объяснений. Я все еще министр, пусть и ненадолго…

Краббе отпивал мелкими глотками свой морковный сок.

— После той вашей выходки на пресс-конференции я пришел в ярость. Вся работа, которую мы проводили с Монбергом по антитеррористическому закону, пошла насмарку.