Его покинуло прежнее оживление, и, обмякнув на стуле, Генри стал походить на больного, немощного старика.

— И все бы ничего, да сдали нервы. В последнюю секунду попытался вывернуть и не успел. Вот так и случилась та знаменитая катастрофа. Очередной блин комом. И что интересно, последней посмеялась-таки Диана. Ее-то убило сразу… А я… вон каким остался…

Генри хватил кулаком по собственной ноге.

— Бесполезно! Жизнь в Манхэме и без того гнусна, а теперь, глядя на всех этих людишек, мою паству, с их жалкой суетой, с тем, что они зовут жизнью… и с этими вечными ухмылками вслед… я такую… такую ненависть испытывал! Признаюсь тебе, Дэвид, были времена, когда хотелось изничтожить их всех до единого! На корню!.. Жаль, духу не хватило. Даже с собой не удалось покончить, если на то пошло. И тут на моем пороге возникает Мейсон. Будто кот, притащивший воробья хозяину. Мой личный голем[2]!

У него на физиономии читался чуть ли не восторг вперемешку с изумлением. Генри вновь, уже гораздо яростнее, уставился мне в лицо:

— Глина, Дэвид. Глина — вот что он такое. Ни капли совести, ни крохотной мыслишки о последствиях. Он просто ждал, пока я начну лепить из него, начну приказывать! Ты хоть способен представить, на что это похоже? До какой степени возбуждает? Когда я стоял в том подвале и смотрел на Салли Палмер, во мне звучала мощь! Впервые за многие годы я перестал быть жалким калекой. Я смотрел, как рыдает эта женщина, доселе наглая и высокомерная, а ныне залитая кровью и соплями; смотрел — и чувствовал силу!

Глаза Генри пылали адским огнем. И что самое страшное — в них читался здравый рассудок, несмотря на все безумие его поступков.

— И я понял: вот он, мой шанс. Не просто отомстить Манхэму, а изгнать, вытравить Диану из памяти как злую нечисть! Она вечно гордилась своим умением танцевать, поэтому я отдал Мейсону ее подвенечное платье и ту музыкальную шкатулку, что купил на медовый месяц. Господи, как же я ненавидел эту дрянь! Сколько раз я слышал, как она вновь и вновь заводит идиотский «Лунный свет», собираясь на случку с очередным самцом! В общем, я приказал Мейсону одеть Палмер в платье Дианы и обождать снаружи. А потом я спустился вниз и смотрел, как она танцует. Представляешь, перепугалась так, что едва могла шевельнуться! О, как я ее унизил! И когда все кончилось, я не могу тебе передать, до какой степени очистилась душа! И почти не важно, что на месте Дианы был кто-то другой!

— Генри, ты болен… Тебе нужна помощь…

— Нечего разыгрывать лицемера! — огрызнулся он. — Мейсон так и так бы ее прикончил! Ты что, думаешь, он остановился бы, вкусив первой крови? Утешься, если хочешь: он их не насиловал. Смотреть любил, а вот трогать не решался. Я не говорю, что рано или поздно он бы до этого не дошел, нет. Я к тому, что он их вроде как побаивался.