Хм-м. А может, я слишком хитро все закрутил? Приписываю ему благородство, которым он вовсе не обладал? В отличие от Генри я не претендую на способность читать в душах людей. Да, человеческая психология — вещь куда более мутная, чем моя профессиональная область. Как бы страстно ни желал я, чтобы в Генри действительно тлела искупительная искорка, проверить это нет никакой возможности.

Как и многое другое.

После выписки из больницы меня навестила масса людей. Кое-кто заходил по долгу службы, кое-кто из любопытства; некоторыми двигало искреннее сопереживание. Одним из первых явился Бен Андерс, помахивая бутылкой отличного выдержанного солодового виски.

— Нет, я понимаю, конечно, что виноград — вещь традиционная. Но лично мне кажется, что зерно тебя поставит на ноги не в пример лучше, — заметил он, срывая пробку.

Бен налил нам по стакану, и, приподняв свою выпивку в ответ на его молчаливый тост, я чуть было не задал один любопытный вопросик. Та женщина, из-за которой на него взъелась полиция много лет назад… не была ли она, случаем, женой врача? Впрочем, я вовремя передумал. Не мое это дело. Да и знать-то по-настоящему не хочется…

Куда более неожиданным оказался визит преподобного Скарсдейла. Впечатление от него, признаться, осталось какое-то двойственное, вымученное. Старые разногласия никуда не пропали, и говорить нам в общем-то было не о чем. С другой стороны, меня все равно тронула попытка пастора к примирению. Собираясь на выход, он встал и взглянул мне в глаза мрачно-мрачно. «Ага, сейчас что-то скажет, — решил я. — Что-нибудь сентиментальное. Чтобы закрыть пропасть между нами». Увы, Скарсдейл в конечном итоге просто кивнул, пожелал выздоровления и удалился восвояси.

Единственным, кто навещал меня регулярно, была Дженис. Лишившись прежнего объекта для попечения и заботы, она слезливо переключила все свое внимание на меня. Если бы я съел те блюда, что она мне таскала изо дня в день, то за одни только первые полмесяца прибавил бы килограмма четыре. К счастью, аппетит не приходил. Я выражал Дженис свою благодарность, отщипывая по кусочку от полновесных образчиков английской кухни, а когда она уходила — выкидывал все в мусор.

Как-то раз, собравшись с духом, я спросил у нее про любовные интрижки Дианы Мейтланд. Дженис и раньше не делала тайны из своего неодобрительного отношения к покойной жене Генри, и теперь, после его смерти, ничего не изменилось. Неверность Дианы всегда была секретом Полишинеля, однако мое предположение, что ее мужа держали за всеобщее посмешище, вызвало бурю негодования.