– Нет, поехали. Я покажу тебе кое-что интересней.

– Что? – загорелись глаза у мальчишки.

Машина долго шла вдоль глухого зеленого забора, а когда он кончился, свернула с загородного шоссе на пыльную грунтовую дорогу и – опять вдоль забора – покатила к кирпичной будке КПП. Здесь, у выцветшего шлагбаума, загорали два солдата охраны, слушали по транзистору Малинина. За ними, вдали, на Чкаловский военный аэродром заходил на посадку зеленый армейский «Ми-28».

Водитель «мерседеса» подъехал вплотную к шлагбауму, опустил стекло в своей двери, но солдаты-охранники только лениво скосили глаза. Один из них сплюнул и сказал:

– Зенки протри, папаша! Запретная зона!

– Ты, зелень вонючая! – обозлился шофер. – Подними жопу и позови командира!

Солдат оценивающе посмотрел на шофера и на сидящего рядом с ним Марика, жевавшего жвачку. И вдруг спросил:

– А жвачку дашь?

Впрочем, изнутри «запретки» уже на рысях выскочил коротконогий и заспанный толстяк подполковник, закричал солдатам:

– Открывай! Открывай, мать вашу в селедку! Армия называется!

Солдаты стали лениво отвязывать журавль шлагбаума, подполковник заглянул в машину и угодливо сказал Болотникову:

– Извините, что не встретил, Юрий Андреич! Совершенно запарился!

– Ладно, садитесь вперед, – показал ему Болотников на переднее сиденье.

– Слушаюсь!

Машина, приняв подполковника, проехала ворота, Марик крикнул: «Лови!» – и через окно выбросил солдатам пачку жевательной резинки.

И минуту спустя Робин понял, куда они попали – на гигантское, как Централ-парк в Нью-Йорке или Измайловский парк в Москве, кладбище боевых вертолетов. Крошечные, как цикады, «Ка-25» и «Ка-27», транспортные гиганты «Ми-6» и «Ми-26», средние, двадцатиметровые в длину «Ми-8» и «Ми-24» – утопающие в бурьяне, покосившиеся, вросшие своими шасси в землю, с согнутыми или надломленными лопастями винтов, с выбитыми, или, точнее, раскуроченными, стеклами в пилотских кабинах, со сбитыми замками боевых пулеметов – они представляли странное, почти мистическое зрелище. Словно стадо бизонов, неожиданно пораженное смертельной болезнью и рухнувшее в грязь, в траву и крапиву.

– Папа! Папа! – закричал Марик. – Можно я в этот залезу? Он совсем целый!

– Подожди. – Брух повернулся к Робину: – O’кей, что ты думаешь?

Робин недоумевающе посмотрел на него, потом на Болотникова. Болотников пояснил: