Твою же мать…
— Это лекарства, это совсем
— Как только тебя касается, «это совсем другое», так, что ли? НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!
Откинулась на спинку кресла — ноги скрестила, руки скрестила, смотрит в окно. Желваки играют, губы шевелятся, как будто за ними скрывается какая-то обида, пытающаяся вырваться. По щеке покатилась слеза, а она даже не попыталась ее вытереть.
Выехали на Крейгхил-драйв, с ее высокими домами из песчаника и линией бутиков.
Маленькое неблагодарное отродье.
Все это время держала меня за чертового идиота.
Доктор Макдональд откашлялась:
— Я понимаю, что сейчас все кажется довольно-таки непримиримым, но если бы вы оба просто поговорили о том, что вы на самом деле чувствуете, в смысле, честно и открыто, я уверена, мы смогли бы решить эту проблему.
Кети сидела с дрожащими губами, рта не раскрывала. Я тоже ничего не сказал.
— Я знаю, Кети, что ты на самом деле не испытываешь ненависти к своему отцу, тебе плохо, потому что…
— Заткнись, а? Просто заткнись. Ты меня не знаешь. Меня
Вот и все, поговорили.
Доктор Макдональд попыталась встрять еще пару раз, но все было бесполезно — все равно, что писать против ветра, — и она оставила нас в покое.
30
30
Ботинки Кети протопали по ступенькам лестницы, хлопнула дверь ее спальни.
Обои на стене в холле охладили мой лоб, но кровь так и не перестала пульсировать.