Она подошла к буфету и взяла стакан.

– Ладно? – эхом отозвался я.

– Принимается. – Мисти двинулась к холодильнику. – Я-то думала, ты начнешь трындеть, что татуировка – это гадость, или начнешь меня по-отечески отговаривать… Ну а если так рассуждаешь, – она вынула из холодильника кувшин голубого «Кулэйда», – я могу это понять.

Она налила напиток себе в стакан и сделала большой глоток. Розовые камушки у нее на запястье при свете солнца словно подернулись дымкой. Они смотрелись более-менее ярко только при искусственном освещении.

– Мы не так уж отличаемся друг от друга, – сказала она, оторвавшись от стакана. – У нас логика одна.

– А?

– Оба мы не такие, как все. Я не похожа на остальных девчонок. А ты – на остальных парней.

– О чем это ты?

– Ты не любишь футбол. Не любишь косить. У тебя в машине книга по искусству. – После каждой фразы она шумно отхлебывала из стакана.

– Подумаешь, – сказал я. – В этом альбоме почти все художники – мужчины. В парне, который любит искусство, нет ничего такого.

– Как и в девчонке, которая любит охоту.

– А кто сказал, что это не так?

– Папа. Он так считал.

Она допила свой стакан. Губы у нее слегка окрасились синим, напомнив мне плакат против курения, на котором младенец с лиловым лицом был подключен к аппарату искусственного дыхания. Этот плакат я видел в каком-то журнале в приемной у Бетти.

– Отец с удовольствием брал тебя на охоту, – напомнил я.

– Вот уж нет, – бесстрастно произнесла Мисти. – Просто так складывались обстоятельства. Он всегда хотел, чтобы на моем месте был ты.

– Фигня.

– Нет, правда.

– По-твоему, меня он не любил, потому что я не ходил с ним на охоту, а тебя – потому что ходила?

– Что-то в этом духе.