***

Нога тупо ныла, саднило натянутую кожу, и периодически волной накатывало непреодолимое желание почесать культю. Настолько бешенное, что хоть караул кричи. Приходилось стискивать кулаки так, что ногти до боли впивались в ладони. Спустя какое-то время зуд понемногу отпускал, но потом всегда возвращался. И уж совсем редко в промежутках её вдруг настигала нелепая иллюзия, что она может шевелить пальцами на отсутствующей ноге. Причём, не просто может, а чувствует, как шевелит ими, а те охотно отзываются в ответ.

Конечно, Мэнди знала, что всё это глупости. Фантомные боли, чувства. Вот как это называется. Иллюзия в организме, ещё не привыкшем к утрате части себя. Что же до зуда… Женщина-врач подробно объяснила Лукасу, а тот так же подробно пересказал ей, что это нормально и даже хорошо. Верный признак, что нога заживает. Нужно только терпеть и ни в коем случае не пробовать подлезть под тугую повязку, чтобы поскрести там. «Ты же взрослая девочка, держи себя в руках» – сказала врач и вдруг коротко погладила её по голове. Конечно, тогда она не поняла сказанного, Лукас перевёл ей фразу, когда женщина уже вышла. И после того, как перевёл, тоже зачем-то погладил её по волосам.

Вообще говоря, за пару дней после того, как она пришла в себя после операции, Мэнди удивительным образом привязалась к Лукасу. К тому чувству относительного спокойствия, которое охватывало её, когда он появлялся рядом. Конечно, к ней за это время постоянно забегали девчонки, но все они – Коби, Кара, Рамона – смотрели на неё с сочувствием и жалостью, хоть и старались замаскировать это, как могли. На этом, в основном, и прокалывались. Слишком много болтали о пустяках, чересчур нарочито старались отвлечь. Лукас вёл себя не так. Он, конечно, сочувствовал и жалел тоже. Но в его сочувствии и жалости было ещё и понимание. Он действительно знал, каково это, проходил через подобное. И – самое главное – твёрдо и уверенно мог заявить: «Ничего страшного. Это вовсе не конец».

Сегодня она впервые попробовала подняться с постели. В основном из-за того, что ей уже до чёртиков опостылело справлять нужду лёжа. Это было противно, неприятно и стыдно. Если подгузники в первый день после операции – ещё куда ни шло, то в последующие дни всё превратилось в настоящую пытку. Во-первых, она ужасно стеснялась и поэтому всегда терпела до последнего. Во-вторых, когда организм был уже не в состоянии ждать больше, ей подсовывали адски холодную эмалированную утку – ведь времени, чтобы подогреть её, уже не оставалось. При этом кому-то обязательно приходилось быть с ней рядом, придерживая, чтобы она не соскользнула с этого крайне неудобного холодного сиденья и не сверзилась заодно с кровати на пол, что естественно было чревато переворачиванием и утки тоже. Вместе со всем попавшим в неё к этому времени содержимым.