Все. Дальше стояла подпись «Беллис». Но не от руки, а на машинке.

Писатель присвистнул.

— Первое, что я заметил проснувшись, была машинка. Выглядела она так, словно кто-то старался сделать из нее пишущую машинку, принадлежавшую привидению. Днем раньше у меня стоял черный конторский «Ундервуд». Когда же я проснулся — с головой размерами с Северную Дакоту — машинка приобрела странный грязновато-серый оттенок. Последние несколько предложений в письме выглядели сжато и бледно. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что моему старому доброму «Ундервуду», по всей видимости, пришел конец. Я попробовал порошок на вкус и двинулся на кухню. На столе стоял вскрытый пакет сахарной пудры с воткнутой в него ложкой. А по дороге от кухни до закутка, где я в те дни работал, сахарная пудра была рассыпана буквально везде.

— Ты кормил своего форнита, — сказал писатель. — Беллис оказался сладкоежкой. По крайней мере ты так думал.

— Да. Но даже с такого жуткого похмелья я знал совершенно точно, кто этот форнит.

Он начал загибать пальцы.

— Во-первых, Беллис — это девичья фамилия моей матери. Во-вторых, фраза ei bonzo seco. Этой фразой мы с братом в детстве обозначали психов. В-третьих — и это самое главное, — написание слова «глупость». Это как раз одно из тех слов, в которых я обычно делаю опечатки. Я как-то работал с одним в высшей степени грамотным человеком, который писал «рефрижератор» через «д» — «рефриджератор» — независимо от того, сколько раз корректор это слово исправлял. Был еще один доктор наук из Принстона, который неизменно писал «женыцина» вместо «женщина».

Жена писателя неожиданно рассмеялась — Я тоже так пишу.

— Я, собственно, хотел сказать, что опечатки или описки человека — это нечто вроде его письменных отпечатков пальцев. Можете спросить любого корректора, который занимался произведениями одного и того же писателя несколько раз.

Короче, мы с Беллисом были одним лицом. Однако совет он мне дал чертовски хороший. Я решил, что он просто великолепен. Потом я так и поступил. Но тут есть кое-что еще: подсознание, конечно, оставляет свои следы, но в нем живет совершенно незнакомый человек. Очень странный тип, который знает чертовски много. Я, например, никогда в жизни, как мне казалось, до этого не встречал выражения «сотрассант», однако оно присутствовало в письме, казалось уместным, и позже я узнал, что банки таким термином пользуются.

За трехнедельный период я написал Регу Торпу и его жене по паре писем. Помню, как писал ей, но не ему. Как и письмо Беллиса, я написал их в периоды «отключки». Но, даже впадая в полную невменяемость, я сохранял свои рабочие навыки, так же как и привычные отпечатки. Я ни разу не забыл сделать второй экземпляр под копирку и, очухавшись утром, всегда находил копию где-нибудь рядом с машинкой. Потом читал все написанное, словно письмо от другого человека. Не то чтобы они выглядели письмами сумасшедшего. Нет. То, которое я закончил постскриптумом насчет смесителя, было гораздо хуже «Эти казались… почти здравыми.