Игорь Резун Укок, или Битва Трёх Царевен. Часть 2. Мечи свою молнию даже в смерть

Игорь Резун

Укок, или Битва Трёх Царевен. Часть 2. Мечи свою молнию даже в смерть

Пролог

Пролог

Галина работала в офисе страховой компании «АКМЭ» – и много раз подумывала о том, чтобы как-нибудь в поисковике набрать это злополучное слово и выяснить, что оно значит… но руки не доходили. А вот слово «страх», входящее в название ее конторы, прочитывалось мозгом особенно четко: и часто утром, вталкивая свое худое тело в переполненный троллейбус, а затем отдавая его во власть грохочущего потока метрополитена, Галя думала: нормально ли это, если она работает в страхе?

Ее офис занимал одну из комнаток второго этажа старинного здания на Октябрьской улице, названной когда-то горожанами Болдыревской, в честь одного из чиновников, благоволившего молодому сибирскому «прыщу на ровном месте» – городу Новониколаевску. Выстроил его купец Зейдан. Крещеный еврей, а потом взял да и подарил почти нищему, по тогдашним меркам, городскому голове Владимиру Жернакову; усатый благообразный купчик-интеллигент учился в Базеле, бывал в Англии, но состояния на родине так и не сколотил, живя приживалкой в доме сестры своей, Марии Даниловны. Жернаков поломался-поломался, но дар принял; в самом деле, неприлично-с принимать гостей рядом с будуаром сестры, а Зейдан получил от города освобождение от пошлин и некоторых налогов на пять лет…

В революционные вихри с дома снесло всю спесь и будто сорвало крышу, освобождая для пролития чаши последнего ангела: когда пьяная толпа возбужденных революцией горожан грабила склад аптекаря Штильмана, в котором обнаружился – о, чудо! – шустовский коньяк, лежавший аж с 14-го года, то сюда ворвалась солдатня из маршевых рот. Одну горничную, почти девочку, изнасиловали прямо на столе бильярдном: любил Владимир Ипполитович сие неспешное культурное развлечение! – вторую, которая была и кухаркой, и родственницей Жернакова, выволокли во двор, да там и кончили, чего уж церемонится. Дворника, по причине его крайнего пьянства и бессознательности, не тронули, только на всякий случай сломали два ребра сапогами и повязали на шею красный бант, вырезанный из портьеры: наш человек, из самых что ни на есть низов, хоть и холуй! Тот почти не проснулся, даже от боли; так и лежал, постанывая между храпом, а кровь пропитывала край красной материи, делая его черным, и вольготно текла вниз, по ступенькам и ступенечкам, только вниз, будто стремясь спрятаться, впитаться в землю – разыскивая ее и не находя, ибо все тут, даже двор выложили добротным кирпичом.