Заколоченный дом стоял, окутанный белесым неземным туманом, и казался призрачным.

— Э, да тут без лопаты не войдёшь, — прикинул Уморин. — Всю зиму никто не входил.

— Вот мы и проверим, — сказал Бракин и замолчал.

Он смотрел на Андрея, а Андрей, пятясь, почему-то показывал на большой сугроб, наметенный под покосившимися деревянными воротами.

Бракин перевел взгляд и тоже невольно сделал шаг назад. Из сугроба, пылясь взвихряющимся снегом, медленно поднималась исполинская белая фигура.

Она поднималась, словно невидимые умелые руки лепили из снега гигантский памятник, отдаленно похожий на лежащую собаку.

— А это еще что за чудо, ё-моё! — громко сказал Уморин и обернулся к товарищам.

Он стоял в переулке один.

Уморин присел от ужаса, повернулся к собаке и пробормотал:

— А здрасьте… Давно, это, не видались, да?

И быстро-быстро пополз задом вперед.

Он полз и полз, и только никак не мог понять, почему страшное видение не отдаляется; не отдаляются ни сугроб, ни черные покосившиеся ворота, ни окна, заколоченные крест-накрест…

Тогда он догадался оглянуться. И увидел Густых, который стоял у него на пути. В него-то Уморин и уперся задом. Рук у Густых не было — только болтались полуоторванные рукава пиджака фирмы «Босс».

— Э-э… — пролепетал Уморин. — А ты чо не в морге?

Густых криво усмехнулся синим лицом, и внезапно сильно ударил Уморина ногой в зад. Уморин растянулся на обледеневшей дороге и покатился прямо к страшной белой собаке.

Только теперь это была не собака. Это была волчица. Та самая, с серебристой шерстью и ласково горящими глазами.

Рупь-Пятнадцать словно проснулся. Он неловко поднялся, поскальзываясь, потом замер.

— Стой здесь, — прозвучал у него в голове низкий рыкающий голос волчицы. — Может быть, пригодишься.

* * *