Прошел в ванную, позвал таракана, присел на краешек и посмотрел на пистолет. Как правильно стрелять? В висок или в рот?

В американском кино в рот себе стреляют, а в нашем – в висок. Но вот Кутузову пуля попала в висок – и он выжил, только ослеп. А выживать больше не было сил.

Домофон все продолжал надрываться, пилил нервы.

Ну а что делать, ма? Не запрещай мне, не надо. Все равно не встретимся, ты же видишь, сколько на мне.

– Полиция! – заорали с улицы. – Одиннадцатая квартира, открывай! Живо открывай, слышишь?!

Господи, заебали-то вы как! Илья пнул дверь ванной, влетел в кухню, рывком распахнул окно:

– Идите на хуй все! На хуй!

И шмальнул из «макарова» в воздух. Грянуло, дало по ушам. Нелетающие помоечные голуби взмыли в небо.

Опустился на стул.

Менты под домом попритихли. Шторы парусами развевались. Залетали с улицы снежинки.

Илья сунул ствол себе в рот. Пахло железом и маслом, на языке кислило.

Ну, привет. Сердце разбежалось.

Большой палец вжал – щелкнуло и заклинило. Вот ведь говно делают. Еще раз вдавил – зря. Не стреляет.

– Ладно.

Горел и перегорел.

Положил «макаров» в раковину. Доел щи, мякишем собрал последний сок. Спасибо, мам. Помыл посуду. Лилось пенным на дурацкий пистолет. Убрал посуду в шкаф.

Накрывала после бессонной ночи усталость как ватное одеяло. Чай так и не купил – чем взбодриться? Жалко было сейчас уснуть. Перебрался в свою комнату.

Пробежал пальцами по книжным корешкам. Сел за стол: там белым кверху лежал бумажный лист.

Илья перевернул – его студенческий неоконченный рисунок, иллюстрация к «Превращению»: наполовину человек, наполовину насекомое. Поискал карандаш, сел дорисовывать. Придумалось, как.

Выходило херово. Слишком сильно давил на грифель, руки плохо слушались, получалось жирно и неточно. Это тебе, бляха, не тюремную стенгазету лепить.