Энн-Мари принесла мне бокал красного вина и сидела рядом на унитазе, пока я отмокал. Ей было интересно узнать, как выглядят настоящие преступники.

— Думаешь, это они бросили кирпич в окно? — спросила она.

Мне эта мысль приходила в голову.

— Действовали довольно грубо, так что, наверное, это были они.

После того как мы поели сваренных Энн-Мари сероватых макарон, она принесла мне резюме, поступившие в ответ на наше объявление в «Стэйдж». Мне не хотелось на них смотреть. Я чувствовал себя как выжатый лимон. Но я знал, что этим нужно было заняться как можно скорее.

Мы обсудили поданные актерами заявки, просмотрев около двух сотен лиц, улыбавшихся нам с цветной глянцевой бумаги (5 на 7 дюймов). Мы могли выбирать из самых разных типов актерской внешности — лица серьезные и одновременно приветливые чередовались с лиричными и в то же время грубоватыми.

Если бы мне действительно были нужны актеры для фильма, то со всеми этими кандидатами у меня возникала бы одна проблема: все они, без исключения, выглядели именно как актеры, а не как обычные люди.

Лили тоже выглядела неестественно, но она, как мне кажется, это хотя бы осознавала. Она очень органично смотрелась в мире своих шести рекламных роликов. Я не имею в виду съемочную площадку, где она превращалась в объект внимания самых разных людей (раза два мне приходилось присутствовать на съемках), что, похоже, держало ее в напряжении. Иногда, когда она стояла перед камерами, можно было подумать, что присутствующим на площадке не до нее — не до нее как человека — и что каждый выбирает для себя одну ее грань, которая имеет для него первостепенное значение: освещение, уровень звука, грим; из живого существа Лили превращалась в элемент композиции. Временами казалось, что все сразу хотят до нее дотронуться и как-то ее изменить. Были моменты, когда она о чем-то шепталась с режиссером. Порой она вознаграждала съемочную группу своим кокетством, из чего можно было заключить, что она действительно готова встретиться с ними в пабе после съемок. Но когда съемки заканчивались, когда ролик монтировался и подчищался для достижения максимального товарного вида, Лили, казалось, обретала высшую форму бытия и мир, в котором она была по-настоящему счастлива.

Больно было думать о том, как далеко мне было до нее в этом смысле: путь, который мог бы приблизить меня к ней, был невыносимо долог, к тому же я еще и не вступил на него. У меня не было ни внешности, ни красоты, ни таланта, ни желания, того страстного желания чего-то добиться, которое, обреченное на успешное осуществление или забвение, сияло как крем для загара на каждом лице из пачки присланных фотографий. Даже в самом фальшивом из этих людей было что-то, чего не было у меня, и любой из них мог встретить Лили в том искусственном мире, в котором она теперь прописалась навечно.