— Она носила вашего ребенка. Она любила вас. Разве это ничего для вас не значит?

— «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну. И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну».[37]

— Но вы же не отрезали свою руку. Вы не Ханну убили, а Элайзу!

Он останавливается. Я вижу, как на его лице мелькает сиюминутная неуверенность.

— Вы ошиблись, ваше преподобие. Вы убили не ту девушку. Невинную. Но вы ведь и так об этом знали, разве нет? Взгляните своим демонам в лицо: в глубине душе вы знали, что и Ханна была невинна. Единственный грешник — это вы, отче. Вы — лжец, лицемер и убийца.

Он ревет, как зверь, и бросается на меня. Я в последний момент подныриваю и бросаюсь ему навстречу, толкаю его плечом в живот. Я слышу, как из его груди вырывается вздох, он отступает на несколько шагов, а затем замахивается, и деревянная ручка топора обрушивается на мою голову. Мы с пастором падаем на землю.

Я пытаюсь подняться и одновременно схватиться за топор, но моя голова пульсирует от боли, зрение расплывается, я ничего не вижу. Перекатываюсь набок, но пастор тут же наваливается сверху. Его пальцы сцепляются в замок у меня на шее. Я пытаюсь ударить его и стряхнуть с себя, но мои руки почему-то онемели, удар получается слабый. Мы кубарем катаемся по земле. Контуженный борется с зомби. Его пальцы сжимаются все сильнее. Я отчаянно пытаюсь их разжать. Кажется, что грудь вот-вот взорвется, глаза — словно раскаленные шарики, которые вот-вот вылетят из черепной коробки. Зрение угасает так, словно кто-то медленно задвигает передо мной занавес…

«Ну нет, так все это не закончится», — шепчет мой жаждущий кислорода мозг. Это не конец. Я сумею выкрутиться, прямо как Доктор Кто. Но тут его хватка неожиданно ослабевает. Я снова могу дышать и тут же стряхиваю его руки со своей шеи. Зрение проясняется. Пастор смотрит на меня, глаза у него огромные. Его губы приоткрываются:

— Покайся…

Последние слова выплескиваются из него одновременно с фонтаном крови. Его глаза по-прежнему смотрят прямо на меня, но жизнь в них угасает. Теперь это просто шарики с разноцветной жидкостью. Все, что в них было, исчезло без следа.

Я выбираюсь из-под него. Из его спины торчит топор. Я поднимаю взгляд. Никки стоит над телом своего отца. Ее лицо, одежда и руки перепачканы кровью. Она смотрит на меня так, словно впервые заметила.