– А на ком он хотел жениться, – прервал его Майк, – он не сказал?

Минк прищурился и облизнул губы:

– Чего? Нет… Кажись… нет, точно не сказал… наверное, на одной из тех училок, с кем он работал. Одна баба среди десятка других, так мы о нем тогда думали… О чем я?

– Вы выпивали с Билли… он стал почти человеком…

– А, да. Мы с Билли слегка покеросинили, как раз перед тем, как ему уехать во Францию. Туда, где его и убили… то есть он умер от пневмонии или еще чего-то… Ну и когда он налимонился, он мне и говорит: «Минк, а ты помнишь ту маленькую девочку, одежду которой нашли у негра, а? И ему инкриминировали преступление». Этот Билли обожал такие слова, «инкриминировали». Наверное, думал, что их больше никто не знает…

– И что он сказал про ту девочку? – торопил его Майк.

– А? Ну, он сказал: «Минк, у того негра и не было ничего. Я никогда его не видел. Это судья Эшли дал мне серебряный доллар, чтобы я спрятал ее платье у негра в скатке». Понимаешь, когда Билли был еще сопляком, судье он понадобился, чтобы скрыть то, что тот сделал. Ведь никаких других доказательств у них не было. Но, наверное, когда Билли стал старше, походил в колледж и, может, поумнел, он наконец и дотумкал до того, что последний поляк уже давно бы понял… Откуда это у судьи взялась одежда маленькой девочки?

Майк наклонился к нему:

– Вы спросили его об этом?

– А? Гм… Нет, не спросил. Или спросил, а теперь не помню, что он ответил. Только помню, что Билли что-то бормотал о том, что ему надо сматываться из города, пока судья и остальные не поняли, что он теперь не с ними…

– С кем? – прошептал Майк.

– Откуда, к дьяволу, я знаю, парень? – зарычал Минк Харпер. Он придвинулся к мальчику, прищурился и дохнул винными парами в лицо Майку. – С того прошло уже сорок лет, понимаешь? Ты чё думаешь, я тебе машина?

Майк оглянулся через плечо. Вход в их подземелье, маленький четырехугольник света, казался так далеко. Голоса малышей, игравших в парке, стихли, шум проезжавших машин не был слышен.

– Вы что-нибудь еще помните о Старой центральной школе или о колоколе? – спросил Майк, стараясь не отодвигаться от Минка.

На лице Минка снова мелькнула щербатая улыбка.

– Никогда… не видел и не слышал… До самого прошлого месяца, когда он вдруг разбудил меня… здесь, в моей маленькой сухой квартирке… Но я знаю одну вещь…

– Какую вещь?

Вдыхать винные пары, вырывающиеся изо рта Минка, не отводить глаза и сидеть здесь было довольно трудно.

– Я знаю, что когда старый Эшли вставил себе в рот двустволку и спустил курок, примерно через год после того, как кончилась война… Первая мировая, я хочу сказать… он сделал всем нам большое одолжение. И когда сжег свой проклятый дом – тоже. Его парень приехал домой из Пеории, где у старика родился внук, и нашел своего папашу… судью то есть… мертвым, с разбрызганными по полу мозгами. Все думают, что это был несчастный случай или что это судья сжег свой дом… так нет… Я как раз был в садовом домике с одной из служанок, когда увидел, как приехала коляска мистера Эшли… это он после того, как женился на своей красотке из Венеции, стал называться Эшли-Монтегю… Так вот, я был в садовом домике, когда мы услышали выстрел и увидели, как мистер Эшли-Монтегю выскочил из дому и стал орать и задирать голову к небу, а потом как схватит бензин и принялся обливать дом со всех сторон. Один из слуг хотел было его остановить… в те времена у них было много слуг, это после войны, когда дела пошли хуже, их уволили… но не сумел. Он облил все бензином и поджег. И стоял и смотрел, как оно горит. После этого они никогда не возвращались домой, ни он, ни жена, ни сын. Только с бесплатными сеансами приезжают, и все.