— Спит.
— Да, она часто так делает. Когда расстроена. Каждый раз, когда я пробовал поговорить с ней, она начинала дремать. — В его голосе не было обиды. Просто покорность судьбе. — Уж ей-то есть от чего расстраиваться. Я бы и за двадцать миллиардов не поменялся с ней местами. Ей выпали паршивые карты… Если бы она позволила мне…
Он остановился, тронул свой стакан с водой, но не сделал попытки взять его.
— Ну, теперь у нее одной причиной для расстройства меньше, — сказал он.
— И что это за причина?
— Ваш покорный слуга. Больше не будет этого злого отчима. Однажды она взяла в видеомагазине напрокат такой фильм — «Отчим». Без конца его смотрела. Внизу, в игровой комнате, в «логове». Ничего другого она там, внизу никогда и не смотрела — ведь ей даже и не нравится кино. Я тоже сел посмотреть вместе с ней. Хотел установить контакт. Пожарил две порции воздушной кукурузы. Так она заснула.
Он приподнял плечи.
— Я ушел, отправился месить дорожную пыль.
— Из Сан-Лабрадора или только из дому?
Он пожал плечами.
— Когда вы решили уйти? — спросил я.
— Минут десять назад. А может, и с самого начала, не знаю. Какая к черту разница?
Какое-то время мы оба молчали. Из зеркала на нас смотрели наши отражения, размытые грязноватым светом. Наши лица были едва различимы, искажались дефектами посеребренного стекла с нарисованным на нем лицом улыбающейся фрейлейн. Я мог разглядеть достаточно, чтобы понять, что он выглядит ужасно. Сам я смотрелся не намного лучше.
Рэмп сказал:
— Просто не могу понять, за каким дьяволом она это сделала.
— Сделала что?
— Поехала туда — не явилась в назначенное время в клинику. Она никогда не нарушала правил.
— Никогда?
Он повернулся ко мне лицом. Небритый, под глазами набрякли мешки. Передо мной вдруг оказался старик; зеркало было просто милосердным к нему.
— Однажды она рассказывала мне, что когда училась в школе, то получала обычно только отличные отметки. И не потому, что ей так уж нравилось учиться, а потому, что боялась неудовольствия учителей. Боялась