– Это всё из-за того, что случилось в самолете? – спросил он тихо.

– Не бери в голову, – беспечно произнесла она. – Всё равно тебе не интересно.

– Прямо сейчас – просто дико интересно.

Она сказала – ты имеешь право быть собой.

Лучше бы она приставила к моему лбу пистолет и выстрелила.

Кристиан не был мастером по части эмоций. Он был непроходимо и страшно слеп. Любой человек в этой гостинице, наблюдая эту сцену, заметил бы, что у Саши глаза красные от слез. Любой, включая уборщицу Нину Аркадьевну с третьего этажа, понял бы, что случилось, и немедленно принял бы меры.

Фишер же страдал не только диссоциальным расстройством личности, у него с детства была запущенная форма алекситимии, из-за чего он и выучил дедукцию, как единственный способ эмоционального мировосприятия. Он кое-как победил в себе страшный недуг, но не до конца. Алекситимию невозможно вылечить, ее можно лишь заблокировать и уравновесить незнание эмоций слепой зубрежкой психологии.

Будучи самым внимательным человеком из всех, что знала Саша, Кристиан не заметил в ней того, что она прощалась с ним.

– Я спать хочу, – внезапно сказала ему она, посмотрев в его глаза и доверчиво погладив по щеке, которая не так давно была удостоена пощечины, – слишком много читала.

Детектив дернулся в сторону от этого прикосновения. Потом отшвырнул от себя Сашу на кровать:

– Что с тобой происходит, Александра?

– Перестань… Это было грубо. Уходи, я правда спать хочу. Давай побеседуем утром, если хочешь? Знаешь, ты выглядишь испуганным.

– Это отвращение, а не испуг. Завтра я всё узнаю. Твоё поведение не приемлемо.

– Прости меня… – шепнула она ему.

Она не выглядела больной или раненой, и Фишер ушел, но сказал себе, что завтра, просто на всякий случай, будет везде брать с собой свою помощницу.