Лицо Мэтта исказила нечеловеческая мука.

— Чтобы понять, безнадежен я или нет, врачам потребуются годы?

— Я не знаю, я не врач! Ты можешь сломать ей жизнь, ты это понимаешь? Она будет тебя ждать, а в результате так и не дождется. И все это только ради одного крохотного шанса для тебя? Не велики ли ставки? Ты-то ничего не теряешь в худшем случае…

— Почему ничего? Я теряю все — жизнь, любовь, даже самого себя. Джек, умоляю тебя! Если ты собираешься настоять на своем и отнять у меня Кэрол, лучше убей меня. Это будет для меня избавлением от мук.

— Нашел дурака! От своих мук избавляйся сам.

— Пожалуйста! — по лицу Мэтта побежали слезы, он медленно сполз на пол и стал на колени.

Джек сердито поджал губы.

— Нет!

Сев прямо на пол, Мэтт откинулся на кровать, став вдруг неожиданно спокойным и равнодушным. Глаза высохли.

— Тогда у меня к тебе другая просьба.

— Хватит с меня просьб, я не Санта-Клаус, чтобы твои желания исполнять!

— Достань мне пистолет. Я знаю, тебе это не составит труда.

— На жалость давишь? Думаешь, подействует?

— Не думаю. Я думаю, что это надежный способ. И быстрый. И синяками я уже не отделаюсь, — Мэтт улыбнулся.

Джек пристально смотрел на него, и понял, что он не блефует, не пытается разжалобить. Мэтт принял решение, и ему сразу стало легко, он успокоился, смирившись с неизбежным.

— Неужели ты так ее любишь? — не мог поверить Джек.

— Я же говорил. Эта любовь — все, что у меня осталось. Ладно, Джек, хорош меня мучить. Достань мне оружие, желательно ко дню моей выписки, и ты меня больше не увидишь. Живым. И никаких проблем, тебе не нужно будет возиться со мной, тратить деньги. И мне будет хорошо. Кэрол переживет. Скажу ей, что она мне не нужна, что я уезжаю. Пусть злится, это лучше, чем оплакивать мой труп. А ты можешь убедиться, что я тебя не обманул. Я буду ждать тебя в своей квартире, и с удовольствием посмотрю, как тебя вывернет наизнанку от вида моих мозгов, разлетевшихся по комнате.

Мэтт засмеялся.

— Шуточки у тебя такие же ненормальные, как ты сам!

— О, да, я всегда славился остроумием, особенно мне близок черный юмор. Мама всегда ругала меня за такие шутки. Только я же, в основном, совсем не шутил, а говорил истинную правду. Как сейчас.