Что могу я сказать об Алане того времени? Это был тихий мальчик. Друзей почти не имел. Много читал. Спорт не любил. Думается, он уже тогда по большей части жил в воображаемом мире, хотя сочинительством занялся много позже. Ему нравилось придумывать игры. Во время школьных каникул, которые мы проводили вместе, мы были шпионами, солдатами, первооткрывателями, сыщиками... Сегодня мы рыскали по школе в поисках привидений, а завтра откапывали клады. Алан всегда был полон энергии. Никакие обстоятельства не смогли бы заставить его отступить.

Я сказала, что он еще не писал, но уже в возрасте двенадцатитринадцати лет обожал играть в слова. Он изобретал шифры. Придумывал довольно сложные анаграммы. Составлял кроссворды. На одиннадцатый мой день рождения брат подарил мне кроссворд, где ключевыми словами были мое имя, имена моих друзей и все, что я делала. Это было чудесно! Иногда он оставлял для меня книгу, где под некоторыми буквами стояли маленькие точки. Если сложить такие буквы, получалось тайное послание. Или мог послать мне акростих. Алан мог сочинить записку, выглядевшую совершенно обычной в глазах родителей, но, если взять первую букву в каждом предложении, снова получалось сообщение, понятное только нам двоим. Еще он любил акронимы. К матери он ласково обращался «МАМ», что на самом деле означало: «Моя адская мамочка». А отца уважительно называл «ШЕФ», что расшифровывалось как: «Школы единственный фюрер». Вам это все может показаться немного детским, но мы ведь и были детьми, и это меня веселило. Из-за условий, в которых нам приходилось расти, мы привыкли к скрытности. Мы боялись сказать что-нибудь, любое выраженное мнение могло навлечь беду. Алан изобретал множество способов выразить отношение к чему-либо, понятному только ему и мне. Он использовал язык как место, где мы могли спрятаться.

Для каждого из нас пребывание в Чорли-Холле закончилось по-разному.

Алан уехал, когда ему было тринадцать, а потом, пару лет спустя, с отцом случился обширный инсульт, оставивший его полупаралитиком. Тут его власти над нами пришел конец. Алан перешел в школу Сент-Олбанса, где ему нравилось гораздо больше. У него был учитель английского по имени Стивен Паунд, которого он любил. Я спросила однажды, не он ли послужил прообразом Аттикуса Пюнда, но Алан рассмеялся и сказал, что между этими двумя нет никакой связи. Так или иначе, вскоре стало ясно, что карьера брата лежит в сфере книг. Он начал писать рассказы и стихи. В шестом классе сочинил школьную пьесу.

Начиная с того времени, мы с ним виделись все реже, и насколько понимаю, во многих смыслах отдалились. Когда мы жили вместе, то были близки, но теперь у каждого была своя, личная судьба. Окончив школу, Алан поступил в Университет Лидса, я же нигде больше не училась. Родители были против этого. Я пошла работать в регистратуру полицейского отделения в Сент-Олбансе, вышла в итоге замуж за офицера полиции и переехала в Ипсуич. Отец умер, когда мне было двадцать восемь лет. Ближе к концу он оказался прикован к постели и нуждался в постоянном уходе, и я думаю, что мать была рада, когда пришел его последний час. У него было оформлено страхование жизни, поэтому мать оказалась обеспечена. Она еще жива, хотя мы сто лет не виделись. Она переехала обратно в Дартмут, где родилась.