Поперек разговора, как раз когда я устаю от вранья, звонит Витя и, как только беру трубку, шершавым голосом касается уха. Он, видите ли, волнуется и на правах бывшего мужа хочет знать все, что со мной случилось. Приходится пересказывать путаную историю моего исчезновения. Он проглатывает ее быстро и без возражений – даже обидно. Не могу решить: это признак настоящего доверия или безразличия? Радует другое: на второй раз я сочиняю уверенней и общее впечатление от рассказанного улучшается. Начинаю верить сама, а в любой лжи главное – обмануть сначала себя. Еще немного потренируюсь – и буду пересказывать выученный наизусть текст так же умело, как отрывок из «Мертвых душ». Я неплохо декламировала у доски – родители и учителя хвалили, пришлось поверить, что у меня хорошо получалось. Называли актеркой. Я в ответ отмахивалась, изображала безразличие, но втайне гордилась до мурашек и щекотки в груди от подавляемых улыбки или благодарного смешка. В чем-то взрослые считали сутулого подростка лучше себя, как это придавало уверенности! Учительница сидела на стуле, похлопывала себя по толстым коленям и в конце, когда я замолкала, утвердительно кивала сама себе и булькала горлом: хорошо стелешь. Да, у нас с Катей была училка русского и литры, которая общалась на жаргоне. Ну и что – она все равно была лучшая, потому что понимала нас, а мы – ее фразочки. Интересно, почему сейчас мне вспомнилась эта книга Гоголя?

Утром следующего дня Витя приносит себя целиком к моему порогу. Стоит с букетом белых хризантем, которые часто мне дарил, пока мы были друг другу кем-то. Он до сих пор не догадывается, что мне не нравятся эти цветы. Было неловко признаться, ведь он никогда не спрашивал, а просто вручал их с торжественно-самоуверенным лицом. Ответить на это можно было только одним способом – радостью. И я радовалась, потому что намерения у него были добрые и портить ему впечатление о самом себе – заботливом и любящем – не хотелось. Да и какая разница, люблю я цветы или нет, если есть человек, которому приходит в голову их мне покупать. Вот и сейчас я вешаю на себя улыбку так же механически и привычно, как рабочий бейджик с именем. Спасибо, Витя. Ты проходи.

Он разувается, по-хозяйски проносит себя на кухню, распахивает холодильник. Выкладывает на полки все, что принес в шуршащих пакетах: колбасу, сыр, майонез, сосиски, яйца, закидывает в морозилку пачку пельменей, вытряхивает на стол чипсы и шоколадки. Мы не говорим о моем исчезновении, и за это я ему благодарна. Но ведет он себя странно: не задерживает на мне взгляд, будто бы в этом есть что-то неприличное. Так смотрят на целующихся рядом людей, с расфокусировкой, проскальзывая мимо интимных деталей. Старается не видеть перевязанную ладонь, хотя взгляд его кружит рядом и именно у моей руки он спрашивает: «Закажем пиццу с пепперони?» Я думаю, это отличная идея.