– Да, она говорила, но я никогда не встречалась с мужчиной, который отвез меня в Хелльвикен.

– Что же его заставило переменить намерения, как вы полагаете? – (Она пожала плечами.) – Вспомните, о чем вы разговаривали.

– Ничего особенного, – ответила Лизен, – о шинах, картинах, погоде… Тогда у нас выставлялся Рагнар Глад.

Я достал мобильник и наушники и поставил ей фильм.

Досмотрев последние кадры, Лизен залилась слезами. Она взяла салфетку, которая лежала у нее на коленях, и промокнула глаза.

– Не знаю, на каком языке они разговаривают, но голос точно его.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

Я взял телефон и разложил на столе другие снимки и газетные вырезки.

– А почему вы этим занимаетесь? – поинтересовалась Лизен, и я поморщился. – Я имею в виду, почему вы, а не полиция? Разве они не могут его арестовать?

– У них других дел по горло, – буркнул я. – Слышали о проблеме расизма? А есть еще нелегалы и юдофобы… Но это в Мальмё. Как продвигается расследование в Гётеборге, я, честно говоря, не в курсе. Но и у них, видимо, есть более актуальные преступления. И потом, это было давно…

– Давно? – удивилась Лизен. – А случай в Южной Африке? А убитая девушка с бензозаправки? Разве это произошло давно? И ведь может повториться. Что, если он уже сейчас идет по следам какой-нибудь женщины?

Когда Пернилла принесла счет, фотографии Герта-Инге Бергстрёма еще лежали возле чашки Лизен.

– Такое лицо не забудешь, – покачала головой официантка.

– Что вы имеете в виду? – насторожился я. – Он был… – я замялся, подбирая нужное слово, – вам неприятен? Что-нибудь сказал или сделал?

– Нет-нет, – замотала головой Пернилла. – Я получила от него пятьдесят пять крон на чай. Обед стоил девяносто пять, он округлил до сотни. Но вместе с сотенной бумажкой дал еще пятьдесят крон. Вид у него, конечно, странный, но со мной он был очень мил. Он, наверное, бывал у вас в галерее, Лизен?

– Почему вы так решили? – удивилась Лизен.

– У него на столе лежали брошюры галереи «Гусь». Вы тогда, кажется, уезжали в Нью-Йорк.

Мы с Лизен вернулись в галерею и проговорили еще час. Провожая меня до машины, она вздохнула:

– А я его обнимала.