— Не знаю. Может быть, снаружи видят другой, нормальный Житомир… А может, там и вовсе забыли, что был такой город.

— Весело… — вздохнула Ника.

У Радомского разболелось откушенное ухо. По шее сбежала струйка горячей крови.

— Я спрашиваю в последний раз, — угрюмо сказал он. — Что происходит в городе? Что это за твари? Почему провалился асфальт? Куда, вашу мать, делся телецентр?!

— Это не твари. Это люди. Игроки. Такая у них роль… А телецентр — это я, — ухмыльнулся Белкин.

— В смысле? — не понял Радомский.

— Моя работа… Только я не успел. Я вычеркнул его из Игры. Сжег его глиф. Как с тварью, там, на бульваре…

Пока Радомский переваривал услышанное (хмырь то ли врал, то ли на самом деле не понимал, какая власть — да что там власть, могущество, сила! — попали в его руки), Белкин злорадно добавил:

— Только Анжела тоже не все успела. Остались дырки. Дырки в барьере. Каналы, для связи с внешним миром.

— Это хорошо или плохо? — спросила Ника.

— И то, и другое. Хорошо — потому что есть шанс вырваться из капсулы. И плохо — потому что это как пробоина в подводной лодке. Поэтому город и рассыпается. Разваливается на куски…

— Распалась связь времен… — пробормотала Ника себе под нос.

— Где эти… проходы наружу? — спросил Вязгин деловито.

— Не знаю точно. Знаю, что они есть. Славик с пацанами пошел искать.

— Какими еще пацанами? — уточнила Ника.

— Женькой и Ромчиком, — пожал плечами Белкин.

— Вашу мать!!! — взревел Радомский. — Моим Ромчиком?!!

— Н-не… не знаю, — начал заикаться Белкин.

Радомский набрал побольше воздуха в легкие и медленно, с расстановкой, проговорил:

— Если с моим сыном… что-нибудь… что угодно… случится… я… тебя… хмыреныша… в говне… утоплю!!!