И вдруг я отчетливо увидел себя со стороны. Съежившийся, в надвинутой на глаза кепке и потертом пальто человек. Властелин мира. Высший продукт развития материи. Это ради того, чтобы я сейчас сидел на скамейке, природа работала миллионы лет над простым камнем, вдыхая в него жизнь. Я представил себя в виде камня. Лежит на берегу вечного океана, серый, отполированный. Будущий Геннадий Рыков. Будущее человечество. Достаточно какого-нибудь обвала – и не было бы ничего: ни этого парка, ни мерцавших сквозь туман огней города. Полный мрак. Дуновение ветра над мертвой землей.

Но обвала не произошло… И природа еще многие миллионы лет будет работать над Геннадием Рыковым, чтобы создать свой идеал. Наверно, в этом и есть смысл жизни. Насколько далек я от идеала?

– Гражданин!

Я вздрогнул. Возле меня стояла тетя Клава, закутанная в платок, с деревянной лопатой, точь-в-точь снежная баба.

– Чего в сугроб уселся? Дайко-сь я согребу.

– Спасибо, я и так.

– Так и курица не несется, матки-святки, – ворчливо сказала тетя Клава. – Набежит ненароком начальство, шуметь станет: «Зачем у тебя клиенты на снегу сидят?»

– А для чего, теть Клав, курица несется?

– Ясное дело – для яичек.

– А как, по вашему мнению, для чего мы живем?

– И мы не для себя, товарищ хороший, живем, а для деток. Чтобы холоду и голоду им не было. Чтобы не умирали они ненароком…

По щеке тети Клавы поползла большая прозрачная слеза. Уборщица не смахнула ее. Слеза упала в снег.

– Чтобы не умирали, значит, ненароком, – за бормотала тетя Клава, забыв про меня, – детки-то… Конфетки чтобы у них были.

Я встал и пошел по аллее. Потом оглянулся. Тетя Клава стояла неподвижно, опершись на лопату, удивительно похожая на вылепленную из почерневшего мартовского снега снежную бабу.

В парке было сыро, грустно и пустынно. Темной глыбой застыл на белых полях Средне-Русский массив.

На одной из скамеек сидел человек в желтом пальто и шляпе. Я с удивлением узнал Аналапнеха.

Борис Дрыкин вяло пожал мне руку.

– Ты что здесь делаешь? – спросил он.

– Ищу смысл жизни.

– Нашел?