— Мне интересно было сделать этих интеллектуалов героями подчеркнуто неинтеллектуального текста. Это как назначить Шварценеггера губернатором, только наоборот.

— По-моему, разница между нынешним и молодым Пелевиным ясна, если, например, сравнивать «Священную книгу оборотня» с более ранним рассказом «Проблема верволка в Средней полосе». Как вы сами сегодня смотрите на «молодого Пелевина»?

— Если вдуматься, это как дымка волны

Между мной и тобой, между мелью и тонущим.

Или вижу столбы и тебя со спины,

Как ты прямо в закат на своем полугоночном[2].

— Надо признаться, для меня до сих пор самая любимая из ваших книг — остроумный, поэтичный и грустный роман «Жизнь насекомых». А для вас?

— Для меня это «Священная книга оборотня». У меня с ней связано много личного.

— Вас довольно часто упрекали за ваши женские образы (которые, кстати, по-моему, вполне нормальны именно в «Жизни насекомых»). Может быть, вам поэтому захотелось писать «Священную книгу оборотня» от женского лица?

— Нет, это героине захотелось, чтобы книга была написана от первого лица.

— Были и другие упреки — в романах «ДПП (нн)» и «Священной книге оборотня» есть повторения, многое уже знакомо. Но этого нельзя сказать о вашем романе «Шлем ужаса» — там действительно новый подход?

— Знаете, любой человек повторяется, просыпаясь утром. Кроме того, во всех моих книгах одни и те же буквы. Про это тоже можно сказать. Я не знаю, что такое новый подход, старый подход. Читатель ищет в книге не новизны, а чего-то другого. И писатель пишет книгу тоже не для того, чтобы сказать что-то новое. Это для него такой же акт, как для паука — производить паутину. Если муха говорит «в этой паутине нет ничего нового», паук может быть уверен, что уже выполнил свою задачу.