— Скоро у нас не останется больше ни одного су, уедем!
— С тем, что у нас осталось, мы не проедем и ста километров дальше Парижа, — уточнил Гордон, который по крайней мере раз в жизни хотел проявить отцовское благоразумие. — Я же говорю, подожди немного, и я свяжусь с Мэнни.
— Мы можем обойтись и без него!
Стив предпочитал ни в чем не быть обязанным Мэнни.
— Если мы не найдем денег, остается только взять их где-нибудь.
— Зачем нам бесполезный риск. Я знаю, что Мэнни даст нам эти деньги.
— Когда? Позвони ему, напиши!
Их отношения часто были натянутыми. Как всякий человек действия, Стив не мог помешать себе давать советы созерцательному и слишком аморфному Гордону, или делать ему, например, такие замечания:
«Слушай, мэн! Ты слишком много пьешь… Почему?»
В самом деле, почему, потому что Стив пил лишь молоко и фруктовые соки?
— Может быть, потому, что я хотел бы все забыть, даже то, что я чернокожий, — с раздражением ответил Гордон.
Эти слова заставили Стива ощетиниться: для него это было богохульством.
Гордон был побежденным, как бы он смог найти общий язык с бунтарем? За свою жизнь он хорошо научился лишь одной вещи: сомнению. Могло статься, что в действительности именно трезвость взглядов погрузила его в пьянство. Сейчас, особенно после убийства Дженни, его больше занимала не проблема своей негритянской принадлежности, но вся жизнь, которая представлялась ему неразрешимой. Его отрыв от родной почвы, его пессимизм были абсолютными.
Стив, который пытался убедить его уехать с ним в Алжир, никак не мог понять, почему Гордон отказывался от этого и предпочитал оставаться во Франции.
— Ты кончишь тем, что попадешь в безвыходное положение. Они не будут далеко искать и засадят тебя в тюрьму! Для белых просто не существует невиновных негров!
— Во Франции это не так, — сказал Гордон.
— «Мэн»! Ты строишь себе иллюзии!
— Как раз наоборот. Но негры здесь не опасны, как в Америке. У них нет никакого основания преследовать нас.
Стив, непримиримый, как все жаждущие справедливости люди, не допускал никаких нюансов. Пропасть между черными и белыми существовала повсюду и была непреодолимой. «Орден Белых» был прав, считая его опасным.
Внезапно лицо Гордона оживилось: