Я не покинул Берлин.

Я продолжал что-то искать в нем, не представляя, что именно я ищу. Несколько раз я возвращался на Мендельсонштрассе, пытаясь убедить себя, что тот утренний час относился к числу ночных кошмаров.

Но, каждый раз, перед тем, как оставить тротуар на противоположной стороне улицы, я поднимал взгляд на окно апартаментов Эллен. И сразу же на окне быстро сдвигалась штора и меня начинали буравить жуткие двойные светлячки.

Однажды вечером на Фрёбельштрассе, одной из беднейших улиц мира, когда я проходил мимо очереди бедолаг, ожидавших убежища на ночь в городском приюте, я неожиданно расхохотался.

— Получается, — громко произнес я, — получается, что Хайнрих Бор спит с… Ха-ха-ха!

Господи, ну как не посмеяться над этим!

Несчастные, ждущие, словно праздничной ночи, возможности провести несколько часов в клоаке городского приюта, люди, которым довелось услышать стоны всех мучений, хрипы всех самых свирепых агоний, смех всех безумцев, обернулись в мою сторону, и мой смех показался им таким ужасным, что женщины забились в истерике, а один из мужчин выбежал из очереди и ударил меня по лицу.

* * *

Я продолжаю поиски.

Я вернулся в Париж.

Шпинелли…

Эллен…

В моей душе разбилось их подобие.

Перед баром «Эльдорадо» и кафе «Намюр» мое такси застряло в автомобильной пробке.

Я выскочил из машины. Преодолев вопящий барьер, я нашел другую машину.

Перрон, скорый поезд Париж — Берлин — Варшава.

— Вы не забронировали место?

— Я готов ехать в коридоре или на угле в тендере. Несколько часов в саже и копоти под сильным дождем, несколько часов без жизни.

Наконец, я услышал немецкую речь…

Берлин.