Сопровождавший их по городу центурион[31] даже соскучился: их ведут в сенат, а эти мужланы… Право, точно вчера только родились на свет. О Геркулес!

А на Форуме один из тевтонов ляпнул такое, что навеки прославился в истории: ему показали весьма знаменитую статую старого пастуха и спросили, как она ему нравится; ответ был, что тевтон и на живого-то такого младшего раба смотреть бы не стал!.. Вот насколько сведущи были в искусстве эти послы, жрущее желуди мужичье!

В сенате они все-таки вели себя не без достоинства. Сенаторы были в полном сборе, и послы, на время отложив смех, держались серьезно; но латинского языка эти безграмотные дикари, конечно, не знали, и пришлось позвать толмача, старого рыбака или бродягу с набережной, который говорил по-гиперборейски[32] и которого чужестранцы как будто знали и уважали; пожалуй, он был из их краев. Через него послы передали то, что им поручено было сообщить римлянам, и пока тот переводил, с откровенным любопытством оглядывали собрание – ни дать ни взять кучка мальчишек, предложивших взрослым какую-то игру и теперь простодушно ожидавших, что предложение их будет принято с радостью.

Кое-кто из них вздыхал и переминался с ноги на ногу: им пришлось-таки походить сегодня, да еще взобраться по этим бесконечным лестницам на целую гору ступеней, чуть не до самого неба, и пройти бесконечное число покоев, прежде чем добраться до сердца Рима, до сената. Сенат оказался многочисленным собранием низеньких старичков, окруженных обилием мрамора и с мраморными или ледяными лицами, с лысинами, словно отполированными макушками – большинство; и все они хранили гнетущее молчание, хоть их и было здесь так много; все сидели, выпростав одну обнаженную сухую руку, а другую спрятав под тогой. Что они там скрывали?

Говорили лишь поодиночке, негромко, но слышно для всех; зато просто удивительно, до чего оратор махал руками, словно вбивал ими в воздух свое мнение, заламывал руки, когда затруднялся в чем-нибудь, прищелкивал кончиками пальцев, стряхивал с себя что-то невидимое, хватался за грудь, молотил, как кузнец, одной рукой по другой – живая картина внешней страсти и никакой настоящей горячности. Никто не обращался к чужестранцам и даже к толмачу; собрание обсуждало дело в своем кругу, обсуждало недолго и сообщило свое решение через крепостного слугу.

Кончилось тем, что послов снова повели по всем лестницам и колоннадам, но уже вниз, где широко раскинулся Рим со всеми своими чудесами. Старички сенаторы продолжали сидеть безмолвно, как бы совсем застыв от холода, после того как дали свой ответ и отпустили послов, удостоив их лишь голым отказом за все беспокойство и проделанный долгий путь.