Его будит свет. Лампа поднесена к самому лицу. Левко оторопело хлопает глазами, прищуривается и отворачивается.

— …Такой еще, оказывается, молодой, — спокойно констатирует где-то рядом хриплый, глуховатый басок, — и уже такой стервец.

Левко молчит.

— Ну, так как? Может, уже поговорим? А?

Левко по-прежнему молчит. Потом, будто не услышав вопроса, переспрашивает сам:

— Кто вы такие?

— А ты не догадываешься?

— Нет.

— Ну, тогда пускай тебя разбирает любопытство… Ты откуда же знаешь немецкий язык?

— А вам откуда известно, что я знаю немецкий язык? — удивляется Левко. «Во сне что-то, наверное, сболтнул?»

— Мы, голубь сизокрылый, все знаем.

— Тогда должны знать и то, откуда я знаю…

— А нам вот хочется, чтобы ты еще и сам рассказал.

— Ну, в школе учил, в институте. Студент я…

— Оно и видно… А эта школа или институт в Берлине, Мюнхене или Вене?

— В Харькове! — сердито бросает Левко, говоря на этот раз чистую правду.

— Так я тебе и поверил, — гудит басок, кажется, совсем добродушно.

— А он, может, из тех самых, из хвостдойчей, — подбрасывает сбоку щуплый молодым голоском, — как Генрих или Дуська.

«Вот тебе новая морока, — сокрушается Левко. — Дался им мой немецкий язык! Можно было бы, конечно, возражать… Но если они и в самом деле что-нибудь знают, что-нибудь подслушали? Тогда можно по-настоящему запутаться. Пускай уж лучше так. И все же кто они? Почему не говорят это прямо? И о парашютистах ни слова. Неужели еще ничего не слышали или хотя бы по моему снаряжению не догадываются? Какая-то хитрая игра. Фашистская разведка? Ей пальца в рот не клади… Ну, а если наши… Должны же они быть бдительными и оберегать себя от гестаповских шпионов? И о десанте их никто не предупреждал. Слепой ведь прыжок!..»