Отбежав сотню-другую шагов, останавливаюсь на полянке. Они с разгону наскакивают на меня и, еле удержавшись на ногах, замирают.

Поворачиваюсь к ним лицом и снимаю с головы брыль. Блестящие вытаращенные глаза. Бледные в лунном освещении лица.

— О-о-о-о! — наконец выдавливает Петро Гаркуша.

— Т-так, это же вы… товарищ капитан! — то ли с упреком, то ли с восторгом восклицает и Павло Галка.

Пока добираемся по уже знакомой мне тропинке к риге Макогона, хозяин, оказывается, уже ждет нас дома. Когда я, спрятав ребят в риге за снопами, выхожу во двор, серые уже стоят головами к бричке, распряженные. Макогон вышел мне навстречу со стороны амбара, из густой тени. Вошли в хату, закрылись на кухне…

Внешне Макогон казался совсем спокойным. Сел рядом на топчан, положил фуражку, достал сигарету, прикурил от лампы.

— Ну, вот… — сказал, выпуская дым через ноздри. — Можно сказать, с креста сняли твоих «святых»… А хлопцы у тебя, оказывается, бравые, не пищат… Молодцы, одним словом! Только забирай ты их, ради господа бога, и уматывайтесь от меня как можно скорее! А то свяжешься с вами, сам головы на плечах не удержишь. — Он утомленно улыбнулся, жадно затянулся сигаретой. — Они, бедняги, конечно, ничего не поняли… Так условимся, что им и знать ничего не следует. Ведь это ни к чему… Одним словом, обо мне ни звука…

В три затяжки выкурив всю сигарету, он поднялся на ноги, бросил окурок в ведерко под шестком, зачем-то прислушался, как там зашипело.

— Ну что ж, капитан… Сейчас я все-таки поеду в жандармерию. Думаю, так будет лучше. А вас моя Парася тем временем проведет к Цымбалу. Он, Цымбал, все эти хитроумные подпольные штучки знает. Ему и карты в руки. И устроит и связь поможет наладить. Меня же вы не знали, не видели и вспоминать не должны. Меня для вас не существует. — Минутку помолчал, задумался, даже глаза закрыл. — Ну что ж, желаю тебе удачи, капитан! Как говорится, будь здоров и не поминай лихом… Кто его знает… Не скоро, вероятно, не скоро, а быть может, когда-нибудь еще и встретимся…

Горло мне что-то подозрительно стиснуло. Я крепко-крепко сжал его большую, тяжелую, с твердыми узловатыми пальцами ладонь.

— Спасибо, товарищ Макогон. За все спасибо.

— Бога благодари, — вероятно, чуждый всяким сантиментам, пошутил Макогон.

Известными лишь ей глухими тропинками жена Макогона вывела нас из села. Она, видимо уже привыкшая к ночной тревожной жизни, часа три водила нас по степным глухим ярам и лесополосам. И только под утро вывела в Балабановку к Цымбалу.

Пожилой, сухощавый сапожник встретил нас в вишневом саду в конце огорода. Поздоровался буднично и просто, как будто случайно встретился с близкими соседями после недолгой разлуки. Пожал каждому руку, сказал неторопливо: