Из нескольких тысяч обитателей трущобы Сан-Мартин большая часть гнула спину на мраморных королевских каменоломнях. Те же, чьи руки уже не могли крепко держать ни кайло, ни молот, отчаянно цеплялись за то малое, что им пошлет Господь: кусок тортильи в корзину милостыни или кошелек подвыпившего сеньора.

− Да уж! − невольно булькнул Муньос. − Так славно начать день, черт возьми, и так гнусно его кончить!

− Для тебя он может кончиться ушатом дерьма, если не поможешь мне перенести жаркое с кухни! − властно крикнула из зала Сильвилла и, точно подзывая бессловесную скотину, прикрикнула: − Антонио, провались ты на тот свет! Брось свои увертки! Я знаю, ты слышишь. А ну, помогай!

Початок на свой страх и риск тянул последние секунды: авось да объявится кто!..

− Антонио, чертов паскудник! Что, лысина твоя давно не звенела?! − вновь грянуло из таверны.

− Да пошла ты… − сквозь зубы шикнул Муньос. − Нашла сопляка-чистильщика. − А в голос рявкнул обиженно: − Я знаю! Я всё про тебя знаю! Тебе нужен другой мужчина! Вот почему ты гноишь меня и ищешь во мне недостатки! Так?

− У мужиков бывает только один недостаток… На остальное, ты знаешь, я давно махнула рукой… Но ты и в этом… навоз. Так ты идешь помогать или будешь мне уши тереть?

Толстяк собрался уже сдаваться, как вдруг… Сияющей грушей влетел в зал и огорошил жену с места в карьер:

− Доставай трут, кобыла! Запали все каретные фонари. Свечей не жалей, шлепают наши денежки! Шлепают, прах меня раздери!

Антонио Муньос вновь брызгал весельем: тряслись от смеха щетинистые щеки, двоился подбородок, складывалась в ступеньки кожа на жирном затылке. Народ валил валом, чтоб в пьяном угаре спустить за игорным столом в компании бесстыжих девок горсть-другую звонкой монеты.

Таверну Початка навещала лишь босоногая братия окраин, так называемого драного сорта, что жила своей преудивительной жизнью. Завсегдатаи объявлялись в час ломких теней, когда в небесах загорались первые звезды, и, хохоча или ругаясь, оседлывали отполированные штанами и юбками стулья.

Какая здесь была невообразимая «клиантель»! Шулера с экзотической внешностью охотников на тапиров180. Долгогривые и прилизанные, с тавром разврата и тихой тупости гачупины, которым сколько ни пей и ни грабь, − один бес, − не хватает на скромные радости.

− Буэнос диас!181 Как дела, старый сандаль? Чем порадуешь? − послышались с порога приветствия, но…

Вид Муньоса заставил всех почесать затылки. Толстяк, раздувшись от важности, как королевский индюк, не то чтобы не обращал внимания, нет, он просто не замечал их. И когда они зарычали от возмущения, посмотрел на них так, как смотрит хозяин амбара, из которого давно вынесли зерно, на стаю крыс. Теперь перед ними стоял не вчерашний шелудивый трактирный скунс в драном жилете, заношенной рубахе с липнущим к потному загривку грязным воротником… Он, не меняя осанистой позы, лишь брезгливо повел бровью и громко изволил заметить: