— Я завидую вашей свободе, сеньор Лобо, — он звучит совсем иначе. Холодней. Или безличней. Слово «сеньор» все расставляет по своим местам.
— Я бы назвал это иначе, — отвечает капитан.
— Вы не понимаете…
Они уже подошли к воротам ее дома, к просторному полутемному проходу, ведущему к калитке во внутренний двор, уставленный кадками с цветами. Пепе Лобо снимает и отряхивает шляпу. Лолита закрывает зонт. Набухший влагой бушлат тяжело обвис на плечах. Промокшие башмаки с серебряными пряжками текут и оставляют лужи на каменных плитах.
— Свободен человек, с которым случается лишь то, чего он сам хочет, — говорит она. — Которому помешать может лишь он сам.
Вот сейчас она просто красива, признает Пепе Лобо. Когда стоит в этом сумеречном свете, идущем с двух сторон — из патио и с улицы, в полумраке, окутывающем ее сзади, с каплями дождя на щеках. И кажется, будто пристальный взгляд устремлен не на, а сквозь него — куда-то дальше. К каким-то морям и бесконечным горизонтам.
— Если бы я родилась мужчиной…
Она осекается, и оставленную ее словами пустоту заполняет чуть заметная задумчивая улыбка.
— По счастью, этого не произошло, — отвечает корсар.
— По счастью? — Она смотрит на него удивленно и едва ли не с возмущением, причина которого Пепе Лобо неведома. — Вот уж нет, клянусь всем святым… Вы…
Она приподнимает руку, словно собираясь прижать пальцы к его губам, чтобы не дать больше вымолвить ни слова. Но движение это пресекается на полпути, рука никнет.
— Мне пора, капитан.
Поворачивается, толкает калитку и входит в дом. Пепе Лобо, оставшись один в подворотне, глядит на окутанное серым светом патио. Потом надевает шляпу и снова оказывается на улице, под дождем.
Набросив на плечи провощенный