— Да так… вспоминаю…

— Что же ты вспоминаешь?

Тоньо и на этот раз ответил не сразу.

— Нас с тобой, — говорит он наконец. — Наше детство в этом самом доме. Носились взапуски по этим комнатам. Играли наверху, на террасе… Поднимались на вышку, и ты смотрела в подзорную трубу, а мне ее в руки не давала ни за что, хоть я и был намного тебя старше. Или, может быть, как раз поэтому… Помню твои косички… и эту повадку хитроумного мышонка…

Лолита медленно склоняет голову, зная, что в темноте кузен не заметит этого. Эти детишки ушли в какую-то совсем уже дальнюю даль. И она, и он, и все прочие. Остались позади, блуждают в немыслимых райских кущах, неподвластных беспощадной ясности и бегу лет. Там где-то — и эта девочка, следившая со смотровой башни, как скользят корабли под белыми парусами.

— Не хочешь ли завтра сопроводить меня в театр? — с деланой оживленностью спрашивает она. — Вместе с Куррой Вильчес и ее мужем. Будет представлено «Ясно, что дело темное», а водевиль — что-то там про солдата Поэнко.

— Да, я читал в газете. Решено. Я заеду за тобой перед спектаклем.

— Только, если можешь, прими более пристойный вид.

— Ты меня стесняешься?

— Вовсе нет. Но если пригладишь волосы и отдашь выгладить фрак и панталоны, будешь выглядеть очень презентабельно.

— Ты ранишь мою нежную душу, сестрица… Тебе что же — не нравятся мои наимоднейшие жилеты из мадридской лавки «Бордадор»?

— Очень нравятся. А еще больше понравятся, если на них не будет столько пепла.

— Ты сущая гарпия.

— А ты — увалень и неряха.

В темноте, уже совсем окутавшей гостиную, мерцают угли в жаровне и кончик горящей сигары. И на черном фоне слабым лиловатым свечением выделены прямоугольные проемы обоих балконов. Лолита по звуку догадывается, что кузен подливает себе еще коньяка из бутылки, стоящей, надо полагать, где-то рядом, под рукой. Еще минуту оба хранят молчание, дожидаясь, когда комната окончательно погрузится во мрак Потом хозяйка поднимается с дивана, ощупью нашаривает на комоде коробку спичек и керосиновую лампу, снимает стеклянный колпак, подносит огонек к фитилю. Становятся видны картины по стенам, мебель красного дерева, вазы с искусственными цветами.

— Убавь света… — просит Тоньо. — Посумерничаем.

Лолита почти до отказа прикручивает фитилек, так что в зыбком красноватом свете едва проступают очертания мебели и предметов. Кузен по-прежнему курит, неподвижно сидя на диване с бокалом в руке. Лица его не видно.

— Я вот тут недавно вспоминал… — произносит он, — как приходил сюда с матушкой… Ее вспоминал, донью Мануэлу и всех наших с тобой родных и двоюродных тетушек, кузин и прочую родню… Как они, все в черном, пили шоколад в этой самой комнате или внизу, в патио. Помнишь?