Но вот, вновь обретя всегдашнюю свою веселость, он громко хохочет.

— Вот мы сидим с тобой здесь — последний в роду Карденалей, последняя из семейства Пальма… Закоренелый холостяк и старая дева. И, как я уже сказал, — Кадис.

— Как это тебе удается быть таким бессердечным и грубым?

— Дело наживное, дитя мое. Рецепт прост: годы, плоды виноградной лозы и — практика, практика, долгая практика…

Лолите отлично известно, что кузен Тоньо не всегда был таким. С юности он много лет любил кадисскую даму по имени Консуэло Карвахаль — очень красивую, многим желанную и высокомерно пренебрежительную ко всем на свете. Ради нее он был готов на все, что угодно, и рвался исполнить малейший ее каприз. Консуэло, однако, с удовольствием разыгрывала перед ним и за его счет роль la belle dame sans merci. И долго позволяла обожать себя, то подавая, то отнимая надежду. Помыкала им, как безответным и усердным слугой, наслаждалась поклонением этого долговязого забавника, владычествовала над ним самовластно и подвергала разнообразным унижениям, которым не дано было ни поколебать истинно собачьей, безропотной и великодушной верности, ни омрачить его неизменного благодушия.

— Почему же ты не уехал в Америку? Ведь когда Консуэло вышла замуж, ты вроде бы твердо вознамерился…

Кузен Тоньо остается безмолвен и неподвижен. Лолита — единственное существо на свете, в присутствии которого он иногда еще произносит имя той, кто иссушил и сломал его жизнь. Поминает без злости, без отчаяния. С глубокой грустью человека, потерпевшего поражение и примирившегося со своей судьбой.

— Лень стало, — проборматывает он наконец. — Я, знаешь ли, тяжел на подъем.

Эти слова звучат иначе — легко и беззаботно — и сопровождаются бульканьем вновь льющегося в бокал коньяка. И кроме того, добавляет он, мне просто необходим этот город. Даже теперь, когда французы у ворот. Прямые, узкие улицы, как по линейке прочерченные то перпендикулярно друг другу, то под острым углом, словно хотят спрятаться в своем мертвом пространстве. И та, едва ли не печаль наводящая отрешенность, которая, стоит лишь свернуть за угол, вдруг сменяется суматохой и сутолокой, шумом и гамом жизни.

— А знаешь ли, что мне нравится в Кадисе больше всего?

— Конечно знаю. Коньяк в кафе и вино в погребках у горцев.

— И это тоже. Но на самом деле больше всего я люблю этот запах трюмов, витающий на наших улицах, — запах корицы, кофе, солонины… Это, сестрица, запах нашего с тобой детства… И нашей ностальгии. А еще больше люблю, когда с крутого откоса улицы открывается корабль… намалеванный на синем или зеленом фоне, обозначающем море, с надписью сверху: «Магазин колониальных товаров».