– Что я тебе должна?.. Давай, скажи мне это прямо в глаза. Скажи, и я расплачусь с тобой.

Пати лежала неподвижной тенью в свете луны, видневшейся в уголке окна.

– Речь не об этом.

– Не об этом?.. – Тереса придвинулась ближе. Настолько близко, что ощущала дыхание Пати. – Я знаю, о чем речь. Потому ты и смотришь на меня так странно: считаешь, что отдала чересчур много, а взамен получила слишком мало. Аббат Фариа доверил свою тайну не тому человеку… Верно?

Глаза Пати блестели в темноте. Две одинаковых неярких искорки – два отражения лунного света за окном.

– Я никогда ни в чем тебя не упрекала, – очень тихо произнесла она.

От бьющего света луны в глазах защипало. А может, не от луны, подумала Тереса. Может, мы обе с самого начала обманывались. Лейтенант О’Фаррелл и ее легенда.

Внезапно ей захотелось рассмеяться: какая же я была молодая и глупая! Потом накатила волна нежности, залившая ее до кончиков пальцев, до полураскрывшихся от удивления губ. А затем ее сменил приступ злости, пришедший как помощь, как решение, как утешение, поданное той Тересой, что всегда подкарауливала ее в зеркалах и среди теней. И она приняла его с облегчением. Ей необходимо что-нибудь, что стерло бы эти три странных секунды, заглушило бы их жестокостью, отсекло, как удар топора. Ее вдруг охватило абсурдное желание резко повернуться к Пати, усесться на нее верхом, яростно встряхнуть ее, а может, ударить, сорвать одежду с нее и с себя и крикнуть: ну, сейчас ты получишь все сполна, одним махом, и наконец-то наступит мир. Однако она знала, что дело не в этом. Знала, что этим не оплатить ничего, и они уже слишком далеки друг от друга, потому что идут каждая своей дорогой, которым больше не суждено пересечься. И в двух искорках, светившихся совсем рядом с ее лицом, она прочла, что Пати понимает это так же ясно, как и она.

– Я тоже не знаю, куда иду.

Так, сказала она. А потом придвинулась еще ближе к той, кто некогда была ее подругой, и молча обняла ее. Нечто внутри у нее сломалось, рухнуло и этого уже не поправить. Бесконечное, безутешное горе. Будто девушка с разорванной фотографии – та, с большими удивленными глазами, – вернулась, чтобы заплакать у нее в душе.

– Лучше бы тебе знать, Мексиканка… Потому что ты можешь дойти.

Остаток ночи они пролежали обнявшись, неподвижно.

* * *

Патрисия О’Фаррелл покончила с собой три дня спустя, в своем доме в Марбелье. Горничная нашла ее в ванне – голую, по шею в холодной воде. На полочке и на полу валялось несколько упаковок от снотворного и бутылка из-под виски. Пати сожгла в камине все личные бумаги, фотографии и документы, однако не оставила никакой прощальной записки. Ни для Тересы, ни для кого другого. Она ушла из жизни и из всего, как тихонько выходят из комнаты, осторожно прикрывая дверь, чтобы не шуметь.