Санчес поглядел на него с любопытством. И оценивающе.

– Вы и поэзией не интересуетесь?

– Я все больше по детективам. Знаете, в дороге почитать… Но похоже, нашими стараниями Лорка миллионером стать не успел.

Санчес сделал вид, что не заметил иронии.

– Надо честно признать – у красных пропаганда поставлена лучше, чем у нас.

– Возможно.

– Не расстреляй мы Лорку, никто бы его и не знал.

– Да, конечно… В сущности, мы ему оказали большую услугу.

И снова насмешка не достигла цели. Санчес зло сощурился, высказывая давно накипевшее.

– Что уж говорить про этого Альберти[1107], – продолжал он едко. – Скверный поэт, коммунист, колесит по Валенсии со здоровенным пистолетом на боку, с женой под ручку, клеймит порядочных, достойных людей, бахвалится в кафе своими подвигами, хотя на фронте бывает только редкими наездами, и выступает с пламенными речами перед товарищами по классу. «Врага разило бы перо, как пистолет», – написал этот человек, лишенный чести и совести. А не этот, так другой, такой же[1108].

Он настойчиво вгляделся в лицо Фалько, ожидая возражений, потом устало махнул рукой и добавил угрюмо:

– Никакое перо не стóит пистолета.

– Вероятно.

Санчес, устремив глаза в никуда, погрыз желтый ноготь.

– Та женщина в доме на улице л’Орн…

И, задумавшись, замолчал. Фалько наблюдал за ним с бесстрастным любопытством. Санчес смотрел в пол. Понурился, словно голова вдруг стала слишком тяжела. А когда поднял глаза, они, казалось, требовательно молили об отпущении грехов.

– …и двое, убитых вместе с нею, стоили стократ дороже, чем вся эта интеллигентская шваль… Не находите?

Фалько ничего не ответил и лишь продолжал молча рассматривать его. Каждый, думал он, должен сам нести свое бремя. Таковы правила.

Санчес наконец взглянул на часы и медленно поднялся.

– О прочем поговорим наверху, – сказал он. – Нас ждут.