– Я знаю. – Солдат улыбнулся. – Поэтому они и оставили меня с вами. Я дивизионный умник. – Он рассмеялся. – До призыва я год отучился в техническом училище.

– Вы были на фронте?

– В Галиции.

– Вы будете сражаться с большевиками, когда они нападут?

– Вы сошли с ума, – ответил он, погладив рукой мое изобретение. – Вот что будет сражаться с большевиками, товарищ профессор. А я помчусь как угорелый к ближайшему поезду.

Я рассмеялся вместе с ним. Мы думали об одном и том же.

Оставив его на страже, я выстроил в линию все доступные зеркала и еще раз испытал проектор на бумажном листе. За всю неделю я спал лишь несколько часов, но не испытывал ни малейшего желания вздремнуть. Я приказал водителю ехать на Бессарабку. Он ответил, что сейчас четыре часа утра. Отовсюду слышался истерический смех, звон разбитых стекол, скрип ручных тележек, на которых увозили награбленное. Мы вернулись в гостиницу, где я обнаружил записку от Эсме. Утром отправлялся поезд в Одессу. Она сделает все возможное, чтобы попасть на него, но ей нужны были особые бумаги, разрешающие выезд. Я телефонировал своему хорошему другу в соответствующее министерство. Мне удивительно повезло. Он тоже не спал. В течение часа я получил документы для себя, для матери, капитана Брауна и Эсме. Я вложил разрешения в свой паспорт, вызвал солдата снизу и послал его к моей подруге. Меня очень успокоило то, что на этот раз ни она, ни мать мне не возражали. Я внезапно уснул и проснулся в полдень от кошмара: я, только гораздо более юный, корчился в грязи; я был единственным человеком на обширном, пустынном поле битвы. Пули попали мне в живот.

Я не сразу открыл глаза, потому что на секунду мне показалось, что я снова нахожусь в Одессе и слушаю дивный звук прибоя. Мои глаза были залиты желтым светом, как кровью. Я понял, что взошло солнце. Впервые за долгое время я увидел рассвет. Я перевернулся на бок и осмотрелся. Мое жилище оказалось просто ужасным. Я прежде не замечал, какой в нем царит беспорядок. Желтая кровь солнца. Она струилась по веренице каналов, рассекавших степь. Она лилась стремительно, за ней нельзя было уследить, ею нельзя было управлять. Шум не прекращался. Это был, разумеется, артиллерийский огонь. Возможно, стреляли из наших орудий. Стало невозможно отличить друзей от врагов. Они сражались за Киев. Они приходили и уходили. Они все говорили, что спасают нас. Некоторые города просто обречены стать символами. В те дни мы переживали символические события в символическом городе. Безумная вселенная символистов на некоторое время стала реальностью. Неужели все те люди, которых я презирал в Петрограде, действительно обладали даром предвидения? Или они создали этот мир, потому что только в нем могли чувствовать себя непринужденно, – мир безумцев?